Стррраааашилки Аниматор 2

[vbykov]

Вот перечитал сейчас это "возвращение", чуть глаза не сломал. А тогда казалось шедевром ) Хотя задумка неплохая.

 

[finn]

А, про достоевщину ж тоже че-то графоманил. Я понимаю, что заебал. Да.


Возвращение


Моей нелепой любви к психушкам посвящается.


Лев Семенович Выготский не любил ни своего имени, ни своего отчества, ни, тем более, своей фамилии. Именно за то и не любил, что в своем знаменитом сочетании они как бы в насмешку выставляли его пусть и неплохие, но все же посредственные успехи по сравнению с известным тезкой. То же самое должно быть испытывают дети замечательных людей, слава отцов которых не помогает, а напротив мешает раскрытию их собственной не такой замечательной сущности. Хорошо еще если при всей своей ординарности они оказываются людьми смиренными и непритязательными, но совершенное личное несчастье постигает детей, если от гения отцов достались им крохи таланта. Если гений – это бремя, то это и бремя детей гения. Бремя тем более тяжелое, что лежит на плечах хрупких. Штанга мирового чемпиона-тяжеловеса не по плечу его сыну, но иным весом сын не привлечет ничьего внимания, каковое, возможно, привлек бы, не будь он этим самым сыном. Но если это и несправедливо, то вдвойне несправедливо страдать от славы другого человека, с которым тебя роднят не кровные узы, а одно лишь и только имя. Лев Семенович сперва было польстился, узнав о существовании этого своего тезки и, учитывая, что сам питал интерес к науке психологии, решил пойти по тем же стопам, стать если и не Моцартом в психологии, то хотя бы Бетховеном. Впрочем, уже через год обучения в томском медицинском университете все подобные мечтания были разбиты о реальность и превратились в лужицу раздавленного тщеславия, которое словно плохое домашнее вино с годами не улучшалось во вкусе, а, напротив, кисло и превращалось в уксус, отравляя самого горе-винодела, пьющего его с известной парадоксальной настойчивостью по одному лишь тому обстоятельству, что оно свое. К счастию Льва Семеновича у него хватало благоразумия не слишком часто откупоривать эту бутылку, интоксикация была настолько слабой, что в один прекрасный день он с некоторым даже удивлением обнаружил, что у него теперь есть диплом врача-психиатра. К этому моменту мысли перебраться в столицу России окончательно стухли и он решил основаться в столице Сибири. В Новосибирске он на удивление легко смог устроится в городскую психиатрическую клинику. Такая «удача» (именно в кавычках он это слово и заключал всякий раз, когда его поздравляли с этой удачей) была теми же крохами с барского стола, что и его «талант» (который он теперь тоже непременно с каким-то упоением заключал в кавычки). Именно с такими мыслями и настроениями Выготский Лев Семенович и приступил к работе, пребывал в них и сейчас, первый раз вступив на ночное дежурство.
Без особого участия принимал он немногочисленных ночных пациентов, формально опрашивал их, заполнял карточки. Привели совершенно поникшую женщину, которая до того не могла дома оставаться, что стала названивать всем своим знакомым и родственникам, но то ли никто ее брать к себе не хотел в столь поздний час, то ли еще что - Лев Семенович толком не понял, да особо и не вникал, - но в итоге женщина позвонила в милицию и уже только после того как и там трубку повесили, решила обратиться сюда, просто на ночь, переночевать, пока не приехал с ночного дежурства муж, записку которому она оставила и в ней же и сообщила, что «не могла спать, уехала в психушку»
- А кем муж работает? – спросил Выготский
- В охране казино, - ответила женщина
Льву Семеновичу вдруг представилось, что он приходит на утро домой и по аналогии обнаруживает записку от жены: «Не могла спать, уехала в казино». Впрочем, жены у Выготского не было, потому место на ночь женщине он дал совершенно спокойно.
Привезли мальчонка лет десяти в крайне возбужденном состоянии. Мальчонка никого не слушал, кричал, что зарежет кота. Ему вкололи успокоительного и унесли в палату. Вскоре привезли и самого кота также в крайне возбужденном состоянии. Место коту Лев Семенович не предоставил, но успокоительного так же распорядился впрыснуть. А вот загрызенному этим котом попугайчику, по факту чего мальчонка кидался на кота с ножом, уже ничем помочь было нельзя:
- Нет, нет, говорю же вам, нет у меня такого лекарства, чтобы вашего попугайчика оживить. Все-то вы от психиатров чудес ждете, - раздраженно буркнул он родителям мальчонки, которых с такими просьбами, по мнению Выготского, самих впору класть в психушку.
Следующие полчаса прошли спокойно и тихо, так что Лев Семенович даже начинал позевывать. Со скуки он стал рассматривать обшарпанные стены своей коморки. Неожиданно к нему в голову проползла горькая мысль, что все следующие двадцать-тридцать лет своей жизни он так и проведет среди этих обшарпанных стен. Ему стало чрезвычайно жалко себя. Можно было бы, конечно, - рассуждал он про себя, - бросить психиатрию и наняться менеджером в какую-нибудь контору. Россия - страна безработных и менеджеров. Другие специальности в ней - вырождающаяся редкость, и, следовательно, людей ими занятыми иначе как выродками не назовешь. Но Выготский осознавал, что ничего иного, как быть этим выродком ему и не остается. И дело тут даже не в профессиональной гордости, уж чего там перед собой кривляться, а в том, что ничего иного он делать не умеет, да и не хочет. Следующая мысль, ждавшая свою очередь и имевшая своим аморальным намерением добить молодого психиатра, заключалась в том, что собственно и в самой психиатрии он толком ничего не умеет, и что вернее всего и не хочет. Но планам этой подлой мыслишки помешало то обстоятельство, что к Выготскому вновь привели очередного гражданина, и ей пришлось до поры до времени затаится в одной из извилин врача.
А между тем гражданина представили ни много, ни мало как писателем Достоевским, о чем он, по свидетельствам приведших его милиционеров, непременно всем сообщал на ЖД вокзале и так докучал своей назойливостью решительно всем вокруг, что позвали, наконец, милицию. Рассудив, что малый явно не в себе, смекнули привести его сюда, благо не далеко. Документов у воскресшего писателя не было никаких, где живет не говорит, требует вернуть ему все рукописи, по его же словам, для того чтобы сразу же их и сжечь.
- Вы хотите, чтобы я его убедил их не сжигать? – съехидничал Выготский
- Ну отчего же, если это его рукописи – пусть жжет, главное, чтобы по вокзалу не бродил, - усмехнулся милиционер, с тем и вышел. Но через несколько секунд вновь заглянул в дверь и уже серьезным тоном добавил: «Если выясните у него кто он, дайте знать», после чего ушел уже совсем.
Лев Семенович осмотрел приведенного. Вид того был неприглядный, одет бедно, отросшие волосы, сильная небритость переходящая уже в статус усов и бороды. Он стоял перед Выготским с видом булгаковского Иешуа. «А я, выходит, – Пилат», - мелькнуло у Льва Семеновича. Он усмехнулся, достал чистый бланк, начал было заполнять формуляр, затем остановился и еще раз внимательно посмотрел на гражданина:
- Значит Достоевский?
- Как есть Достоевский и есть, - с готовностью ответил гражданин, - Федор Михайлович собственной персоной, автор «Преступления и наказания».
Выготский указал ему на стул. Гражданин сел.
- Занятно, занятно, стало быть и «Идиота» вы написали? – улыбнулся доктор
- И «Идиота» стало быть я написал, - с еще большей убежденностью известил гражданин, - совершенно точно могу вам это объявить и во всех подробностях разъяснить.
- Разъясните, конечно – ухмыльнулся Лев Семенович, разваливаясь в кресле.
- Сразу же после «Войны и мира» и принялся писать «Идиота», как раз сразу же, ни минуты, без устали, знаете ли, без устали, все писал и писал…
- А вы и «Войну и мир» сочинили? – засмеялся Выготский
- Как же было не сочинить? – серьезным тоном ответил небритый Достоевский
- А, позвольте, - перенимая его тон, начал Лев Семенович, - а вот, ну хотя бы «Гамлета».. «Гамлет» не ваших рук дело?
- Не моих, доктор, вы как будто бы не знаете сами, что «Гамлета» Шекспир написал.
- То есть так вот прям и Шекспир? – изумился Лев Семенович
- Совершенно уверенно могу вам об этом сообщить, потому как сам лично Шекспиру эту идею и подал.
- Так идея таки ваша была? – подмигнул ему доктор
- Несомненно, так же как и Гоголю намекнул на «Мертвых душ». Мы, знаете ли, очень дружны были с Гоголем, «во глубине сибирских руд..» и все такое. Идей много было, а времени мало, приходилось друзьям поручать, но да вы сами должны понимать, доктор
- Очень хорошо понимаю, Федор Михайлович, очень хорошо. Вы и так оказались на редкость плодовитым и талантливым, я бы даже сказал гениальным…
- Гений, юноша, - покровительственно и одновременно горько заметил Достоевский, - не счастье, а скорее бремя, крест, мой трудный ребенок
- Хорошо, ну а год-то сейчас какой по-вашему? – задал Лев Семенович стандартный вопрос
- Тот же что и по всему остальному – 2005 год, март месяц, про число, ваша правда, точно сказать не могу, - проговорил Федор Михайлович, - однако ж, согласитесь, что подобное незнание - не повод помещать человека в дурдом, - неожиданно заключил он и заметно забеспокоился. Лев Семенович спохватился и сделал самое участливое выражение лица:
- Совершенно не повод, и смею вас заверить в обратном, что вас сюда никто решительно не помещал, а лишь.. стало быть.. пригласили.. для беседы.. для беседы с вами, интересным человеком, к тому же писателем и, кроме того, тончайшим психологом.
Достоевский внимательно все это выслушал. Лев Семенович заметил это, а потому продолжил с еще большим рвением, правда, при этой импровизации постоянно путался в словах:
- Да! Именно тончайшим психологом! У которого нам самим следует многому поучиться, а потому вы здесь совсем не для того чтобы быть помещенным, как вы выразились до этого, но только лишь для того, чтобы помочь нам, чтобы быть консультантом, если так можно выразится, для того вы здесь и находитесь и ни для чего иного, - Лев Семенович было начал сердиться на себя за такую сбивчивую речь, но, заметив умилостивившийся взгляд Достоевского, совершенно сам успокоился и продолжил:
- Но вот только как вы сами абсолютно точно заметили год сейчас 2005, верно?
- Совершенная правда, - подтвердил Достоевский
- А город? Город вы знаете какой?
- Вы, доктор, явно не в себе, ведь совершенно очевидно, что мы находимся в Новосибирске, - обиделся воскресший писатель.
- Вам это очевидно?
- Как же это может быть не очевидно, если я сам собственноручно этот город и закладывал? – обиделся писатель пуще прежнего
- Вы и Новосибирск заложили?
- И заложил, сразу же после моей дуэли с Пушкиным его и заложил.
- Так и Пушкина вы укокошили? – не удержавшись, рассмеялся Лев Семенович
- Признаться, укокошил, - смиренно сознался Достоевский
- А за что, если не секрет?
- За то и укокошил, что Пушкин был подлец и мерзавец, Владимира Ленского продал, революцию продал и в платье в Париж убежать хотел как собака… собачье сердце.. да-да, это я про него и написал
- «Собачье сердце»? Да-да, понимаю, понимаю. Так а с какой целью вы Новосибирск-то заложили?
- А как же мне было его не заложить, если меня самого заложили? – возмутился Достоевский
- То есть? - не понял Выготский
- Заложили, заложили, что это именно я этого Пушкина грохнул, вы думаете откуда это милиция прознала?
- А она прознала?
- Да что вы из себя идиота корчите, доктор? Или вправду ничего не понимаете? Вы же сами видели как они меня сюда привели! Заложили, заложили, конечно, заложили, я после этого, каюсь, каюсь, слаб духом, после этого только Новосибирск и заложил. Но, право, Новосибирск должен простить меня… меня пытали.
- Кто вас пытал?
- Да а кто же у нас в стране пытает честных писателей? Я с вас смеюсь. Берия Лаврентий Павлович собственно и пытал.
- И что же он у вас выпытывал?
- Да ну известно что выпытывал. В каких я связях с Новосибирском, где бывает Новосибирск, с кем водится. Он мне пытался все скормить, что Новосибирск – японский шпион. Но я ему не поверил, не поверил. Не может быть, чтобы Новосибирск был японским шпионом. Вы согласны со мной? Ну как такое возможно?
- Совершенно невозможно, - с чистой совестью согласился Лев Семенович
- И я о том же… но мучили, долго мучили, и взял грех на душу, заложил я Новосибирск. Пропал Новосибирск. Сошлют его теперь в Сибирь. А ведь такой образованный, совершенно интеллигентный был друг и товарищ. Ведь сошлют, доктор, скажите, сошлют Новосибирск в Сибирь?
- Уже сослали, - мрачно заметил Выготский
- Я ведь, знаете, сам там был, в омском остроге…
- Это было, если мне память не изменяет в середине пятидесятых годов позапрошлого столетия? – встрепенулся Лев Семенович
- Память вам не изменяет
- Но скажите, Федор Михайлович, - как можно почтительнее произнес Лев Семенович, - простите мою так сказать необразованную неосведомленность, но в каком году вы родились?
- В 1821
- Замечательно, в 1821… сейчас, как вы сами же и признаете 2005 год, следовательно полных лет вам?.. – осторожно спросил Лев Семенович
- Тридцать восемь, - равнодушно ответил Федор Михайлович
- Да… все верно.. тридцать восемь, собственно так оно и выходит, - спешно согласился доктор.
Он постучал пальцами по столу.
- Ну да ладно, а живете-то вы где? – с деланной небрежностью спросил Выготский
- В сердцах людей, - сразу же ответил Достоевский.
- Нда.. мой адрес не дом и… скажите, Федор Михайлович, а вас как-нибудь по другому когда-нибудь называли? – попытался сыграть ва-банк Лев Семенович, - Нет, я понимаю, - поправился он, заметив настороженность в глазах пациента, - конечно же, вы -Федор Михайлович, и в этом сомнений нет, но может быть кто-нибудь, в шутку ли или по незнанию… не называл? Может быть вы сами, ну конечно же специально, чтобы не догадались, по другим причинам, не назывались по другому, по другому имени и фамилии? Раньше, когда-нибудь раньше? А?
- Да зачем же мне называться другим именем, дорогой доктор? Я своим вполне доволен, - весело рассмеялся Федор Михайлович, - ну что вы погрустнели так? Но в самом деле, рассудите, какой смысл человеку называть себя по другому. Ну хотя бы вот вы сами бы этого для себя хотели?
- Хотел, - вырвалось против воли у Выготского. Он сильно помрачнел.
- Ну конечно же – каким-нибудь Львом Семеновичем Выготским, - пуще прежнего развеселился Достоевский
- Вот как раз им бы я и не хотел называться! – вышел из себя Выготский, впрочем, тут же остыл и пристально посмотрел на больного: - а вы, собственно, откуда Выготского знаете?
- Кто же не знает Льва Семеновича Выготского?
- Но все же как-то больше в профессиональных кругах, - растерянно проговорил Лев Семенович. Разговор совершенно вышел из-под контроля. Мысль о профессиональной несостоятельности злорадно прорывалась в сознание молодого психиатра.
- Совершенно напрасно вы так полагаете, - возражал между тем Федор Михайлович, - и таким образом даже и оскорбляете меня, ибо любой образованный человек знает Льва Семеновича Выготского… или вы, извиняюсь, считаете писателя Достоевского необразованным?
- Хватит! Ну какой же вы Достоевский? – вспылил Лев Семенович
- Самый что ни на есть…
- Ну с чего вы это взяли, чем же вы докажите, что вы Достоевский? – расписываясь в собственном бессилии, едва не кричал Выготский, - Вот что у вас в паспорте написано?
- Достоевский Федор Михайлович, - тихим и виноватым голосом ответил тот.
- А если выяснится, что там написано другое, что вы на это скажете?
- Да вы, доктор, спятили, как там может быть написано другое, если написано это?
- А если предположить, ну представьте, что там написано другое, - настаивал Выготский, вдруг зацепившись за эту случайную мысль, в мгновение превратив ее в план.
Гражданин посмотрел с задумчивой физиономией вверх, помолчал с несколько секунд как бы представляя что-то, после чего посмотрел на Льва Семеновича:
- Представил, - пожал он плечами.
- И? – подгонял Лев Семенович, - что тогда? Согласились бы, что вы не Достоевский? - произнес он, волнуясь, с такой надеждой, будто от ответа на этот вопрос зависела его собственная судьба
- Странные у вас вопросы, - забеспокоился больной.
- И все же, - не унимался Выготский
- Ну… согласился бы… - ответил тот неуверенно, как бы ожидая подвоха.
- Ну вот и отлично, - довольно заключил доктор. – А что до моих вопросов, то они отнюдь не странные: когда найдутся ваши документы и там будет написано другое имя, вы, надеюсь, не станете отпираться от написанного там? – спросил он с победоносным видом.
- Не стану, что я совсем ненормальный, - согласился прижатый к стенке больной.
- Очень, очень хорошо, - радовался доктор, потирая руки. Он весело смотрел на пациента. Осталось показать этому новоявленному писателю его же собственный паспорт. На лице замаячила улыбка. Вскоре, однако, сошедшая под действием одной, неожиданно возникшей мрачной мысли. Он не учел одного важного и досадного обстоятельства, а именно: как он собирается искать эти документы, если даже милиция этого сделать не смогла? А это по видимому была единственная реальная зацепка. Лев Семенович сильно погрустнел после скорополительной радости.
После некоторых раздумий, он заключил, что единственный выход из этой ситуации - выяснить где живет гражданин. Лев Семенович решил сделать это во что бы то ни стало. Вероятность успеха околонулевая, но другого пути нет. Он уже приготовился к осуществлению своей нелегкой задумки, но тут случилось престранное дело. Не успел Лев Семенович открыть рот, как сам гражданин вдруг неожиданно ляпнул:
- Но должен сказать, что мои документы решительно никуда не терялись, чтобы их искать.
- Где же они? – осторожно выдохнул доктор, опасаясь рассеять вновь повеевшую легкой дымкой надежду.
- С собой, - равнодушно произнес гражданин.
Полное изумление перекосило Льва Семеновича:
- Покажите… - сказал он сиплым голосом.
- Вот, пожалуйста, - и с этими словами гражданин вытащил документ, а именно паспорт, причем самый что ни на есть паспорт Российской Федерации.
Лев Семенович вытаращился на паспорт, догодался, наконец, взять его в руки, раскрыл и на первой же странице прочитал напечатанное черным курсивом:
«Достоевский Федор Михайлович».
Не веря своим глазам, а заметим попутно, что они в тот момент изрядно помутнели, он невольно перевел взгляд на фотографию: на ней, с нахальной очевидностью – физиономия гражданина, сидевшего напротив. Лев Семенович выронил паспорт, схватился за голову и извлек из своего рта сдавленный звук, неумелым описанием наиболее близкий к мычанию. Он был почти в агонии. Федор Михайлович молча наблюдал за ним спокойным оттенка любопытства с примесью сочувствия взглядом.
- Но почему же вы не предъявили паспорт милиции? – поднял воспаленные глаза Выготский.
- Опять к Берии? – ухмыльнулся Достоевский, - нет, спасибо.
Лев Семенович в бессилии замолк. Видя это, Федор Михайлович спросил:
- Ну.. вы убедились?
- Это ничего не доказывает, - отрезал Выготский
- Как это не доказывает? – изумился в свою очередь Достоевский, который так же расчитывал, что с предъявлением документа все закончится и недоразумения будут исчерпаны.
- Положим, в моем паспорте тоже написано, что я – Выготский Лев Семенович, однако ж….
- Покажите паспорт, - с серьезным видом тут же перебил его Федор Михайлович, оказывшийся и в самом деле Федором Михайловичем.
- Да пожалуйста, - и Лев Семенович зарылся в своей сумке, - пожалуйста, - повторял он, пока искал паспорт, - хе-хе, не сумневайтесь, покажу
- Покажите, покажите, - приговаривал Федор Михайлович
- И покажу, покажу, - рылся в сумке Лев Семенович. – Вот, извольте, - он протянул документ Достоевскому.
Достоевский раскрыл документ, посмотрел в него, посмотрел на Льва Семеновича, на документ, и вновь на Льва Семеновича, после чего закрыл паспорт и преспокойно вернул его обратно со словами:
- Рад встречи с вами, Лев Семенович.
Выготский опешил и несколько следующих мгновений не нашелся что сказать – таково опять было его смятение. Вид его сейчас был жалок. Он затараторил в отчаянии:
- Да я же не тот Лев Семенович, как и вы не тот…
- Да как же это не тот, если вот и в паспорте написано, что тот – расхохотался Федор Михайлович, который напротив казался более чем уверенным и спокойным - или вы уже и паспорту не доверяете? – как-то подозрительно подмигнул он Льву Семеновичу.
- Паспорту я, конечно, доверяю.. – растерялся доктор.
- Скромный просто, - участливо улыбнулся ему Достоевский, - это я понимаю. Я, знаете ли, тоже постоянно мучался раньше, мол, в самом деле ли я Достоевский, но всякий раз заглядывал в паспорт и удостоверялся, что именно Достоевский я и есть, и к тому же и Федор Михайлович. Однажды до того засомневался, что даже нашел свидетельство о рождении, но и там черным по белому было написано: Достоевский Федор Михайлович, и точка. Куда против документа попрешь?
Выготский тупо уставился на больного:
- Нет, нет, погодите, - забормотал он, - это просто совпадение и не более того.
- Вы кто по профессии? – неожиданно спросил Достоевский
- Психиатр, - ответил потерянный доктор
- А когда были тем Выготским?
- Психиатр, - безвольно повторил тот
- Ну вот видите… - подмигнул Федор Михайлович Льву Семеновичу, умиляясь чему-то такому, что было ему известно и очевидно
- Нет, нет, нет, хватит мне голову дурить, - пытался выбраться из абсурдной ловушки Лев Семенович, - что значит «когда был тем Выготским», никогда я им не был, я просто пошел по его стопам, и ни мало тому способствовало то, что я оказался его тезкой, вы понимаете?
- Как это так?
- Да вот так это так, - ему наступили на больную мозоль и потому заговорил он с жаром, даже в захлеб, - Выготский – величайший ум, я грезил им, я зачитывался им, я хотел быть как он, ведь столько мыслей, кроме того, понятных мне мыслей, каждый раз я читаю его и поражаюсь – как, как возможно было так выразить то, что и в моей же собственной голове вертелось, выразить точно, выразить просто, мне все время казалось, что ну вот оно, вот она самая суть, и как же мне самому в голову это не пришло…
- Не пришло? – подлил масла Достоевский
- Да пришло! – взорвался доктор, - В том-то все и дело, что пришло, ведь совершенно очевидно, Федор Михайлович, что речь она и есть, собственно, выражение мысли, что без нее, без речи, и вовсе бы не было этой самой мысли, ведь мысль сама, абстракция возможно лишь в том самом случае, когда есть речь, когда эту штуковину, - он хлопнул по столу, - можно назвать «стол», и когда вон ту штуковину, - он показал пальцем на маленький столик без ножек, - тоже «стол», но если бы не было бы этого слова, не было бы слова «стол», то как бы мы могли собственно объединить их, ведь при всем их различии…да что об этом говорить, - спохватился вдруг он, поймав себя на том, что несет все это ни к селу, ни к городу, ни к месту, ни ко времени…
Доктор попытался успокоиться. У него тряслись руки и дергалась нижняя губа. Он сделал глубокий вдох. Достоевский смотрел на него восхищенными глазами:
- Я ничего не понял, кроме того, что вы показали на два стола.
- Да в том-то и дело, - вновь закипел психатр, - что за этой очевидностью никто не понимает очевидности еще большей, именно той о которой и говорил Лев Семенович!
- Никто не понимает? – переспросил Федор Михайлович
- Да, никто не понимает, только вид делают, - сорвалось у доктора
- А вы понимаете? – не унимался больной
- Я? Я понимаю, - неуверенно ответил доктор
- То есть вы один лишь и понимаете? – вел куда-то больной
- Ну… может не один, - обессиленный доктор нутром чувствовал ловушку, но понять ее был не в силах
- Не скромничайте, не скромничайте, - тем временем подгонял его больной.
- Возможно в той мере, в которой хотел выразить мысль сам Лев.. – попытался оправдаться доктор
- Мысль ваша? – отрезал больной
- Я ее узнал, - уклончиво ответил доктор
- Вы Лев Семенович Выготский? – вернул ему больной
- Так и есть, - сдавался доктор
- Если вы сами, вот только что и признали, что знали это и до прочтения, что никто кроме вас мысль ту не понимает, что вы - Лев Семенович Выготский и даже и по паспорту, то что вы тогда мне и себе голову морочите? – победоносно заключил Федор Михайлович.

Лев Семенович задумался. Задумался надолго. В его воспаленном сознании стала собираться какая-та картинка. Федор Михайлович рассуждал больно уж логично для шизофреника, аргументировано рассуждал, верно. И на вопросы все отвечал правдоподобно, ведь и в самом деле сейчас 2005 год, и на вид Достоевскому именно 38 лет, и в Новосибирске находятся, следовательно нет оснований полагать, что он по больному лжет. Разве что Берия здесь не вяжется, но ведь и сам он жил во времена Берии, так что и Берия вяжется, единственно, что Новосибирск как человека представил, но с другой-то стороны, все мы люди, все мы человеки, и Новосибирск человек, это ведь тоже совершенно понятно. Чем глубже Лев Семенович погружался в эти мысли, тем сильнее поражался прозорливости Федора Михайловича, его умению проникать в те сущности, которые не доступны остальным, и ведь и это, (и это!) совершенно верно подмечено ведь было, что Достоевский один из непревзойденных психологов, собственно как и он сам, которого никто никогда до конца не понял, даже когда он писал в молодости своей перед революцией семнадцатого года аналитический разбор «Гамлета», - не даром он про эту трагедию вспомнил в самом начале беседы с писателем, - как он мог, как он собственно мог отрешиться от себя, - изливалась горькая правда в его сознание, - как он, он – величайший психолог, мог отречься от себя, что даже этот пациент, пусть и великий писатель, тут же все и раскусил! Раскусил ведь под чистую! И на чем раскусил – на самом простом, на паспорте, на самом очевидном. Лев Семенович едва не рыдал. Все состыковалось. И его связь с текстами «того» Выготского, и непонятность его остальными, их завистью, завистью и только завистью. Как могли они убедить его, что он не тот Лев Семенович, как могли его довести до шизофреничной убежденности, что он ничего не стоит. Здесь, - он еще раз мысленно поблагодарил Достоевского, - без Берии, конечно же, не обошлось. Но каков все же Достоевский! Какая сила в нем! Одна беседа, одна беседа расставила все на свои места! Это великий человек. «Иешуа, - мелькнуло в памяти давешняя мысль, - Иешуа, Пилат поверил тебе», - и по всему телу, по всей душе Льва Семеновича, по всему его изначалью полил свет, погружавший его в первородную религиозную сакральность.

Между тем, великий человек внимательно наблюдал за прозрением Льва Семеновича. Как и полагается искусному психологу, он не стал нарушать своими репликами внутренней борьбы, развернувшейся на его глазах. Он поверил во Льва Семеновича, в его силы самоисцеления. И лишь когда тот улыбнулся и ясным, впервые здоровым и чистым, уверенным взглядом встретился с его глазами, Федор Михайлович произнес:
- С возвращением, Лев Семенович.


Конец


16 марта 2005 год, Новосибирск, Терешковой 48, к. 205

Ахрененна!!!

 

[ColdSteel]

А, про достоевщину ж тоже че-то графоманил. Я понимаю, что заебал. Да.


Возвращение


Моей нелепой любви к психушкам посвящается.


Лев Семенович Выготский не любил ни своего имени, ни своего отчества, ни, тем более, своей фамилии. Именно за то и не любил, что в своем знаменитом сочетании они как бы в насмешку выставляли его пусть и неплохие, но все же посредственные успехи по сравнению с известным тезкой. То же самое должно быть испытывают дети замечательных людей, слава отцов которых не помогает, а напротив мешает раскрытию их собственной не такой замечательной сущности. Хорошо еще если при всей своей ординарности они оказываются людьми смиренными и непритязательными, но совершенное личное несчастье постигает детей, если от гения отцов достались им крохи таланта. Если гений – это бремя, то это и бремя детей гения. Бремя тем более тяжелое, что лежит на плечах хрупких. Штанга мирового чемпиона-тяжеловеса не по плечу его сыну, но иным весом сын не привлечет ничьего внимания, каковое, возможно, привлек бы, не будь он этим самым сыном. Но если это и несправедливо, то вдвойне несправедливо страдать от славы другого человека, с которым тебя роднят не кровные узы, а одно лишь и только имя. Лев Семенович сперва было польстился, узнав о существовании этого своего тезки и, учитывая, что сам питал интерес к науке психологии, решил пойти по тем же стопам, стать если и не Моцартом в психологии, то хотя бы Бетховеном. Впрочем, уже через год обучения в томском медицинском университете все подобные мечтания были разбиты о реальность и превратились в лужицу раздавленного тщеславия, которое словно плохое домашнее вино с годами не улучшалось во вкусе, а, напротив, кисло и превращалось в уксус, отравляя самого горе-винодела, пьющего его с известной парадоксальной настойчивостью по одному лишь тому обстоятельству, что оно свое. К счастию Льва Семеновича у него хватало благоразумия не слишком часто откупоривать эту бутылку, интоксикация была настолько слабой, что в один прекрасный день он с некоторым даже удивлением обнаружил, что у него теперь есть диплом врача-психиатра. К этому моменту мысли перебраться в столицу России окончательно стухли и он решил основаться в столице Сибири. В Новосибирске он на удивление легко смог устроится в городскую психиатрическую клинику. Такая «удача» (именно в кавычках он это слово и заключал всякий раз, когда его поздравляли с этой удачей) была теми же крохами с барского стола, что и его «талант» (который он теперь тоже непременно с каким-то упоением заключал в кавычки). Именно с такими мыслями и настроениями Выготский Лев Семенович и приступил к работе, пребывал в них и сейчас, первый раз вступив на ночное дежурство.
Без особого участия принимал он немногочисленных ночных пациентов, формально опрашивал их, заполнял карточки. Привели совершенно поникшую женщину, которая до того не могла дома оставаться, что стала названивать всем своим знакомым и родственникам, но то ли никто ее брать к себе не хотел в столь поздний час, то ли еще что - Лев Семенович толком не понял, да особо и не вникал, - но в итоге женщина позвонила в милицию и уже только после того как и там трубку повесили, решила обратиться сюда, просто на ночь, переночевать, пока не приехал с ночного дежурства муж, записку которому она оставила и в ней же и сообщила, что «не могла спать, уехала в психушку»
- А кем муж работает? – спросил Выготский
- В охране казино, - ответила женщина
Льву Семеновичу вдруг представилось, что он приходит на утро домой и по аналогии обнаруживает записку от жены: «Не могла спать, уехала в казино». Впрочем, жены у Выготского не было, потому место на ночь женщине он дал совершенно спокойно.
Привезли мальчонка лет десяти в крайне возбужденном состоянии. Мальчонка никого не слушал, кричал, что зарежет кота. Ему вкололи успокоительного и унесли в палату. Вскоре привезли и самого кота также в крайне возбужденном состоянии. Место коту Лев Семенович не предоставил, но успокоительного так же распорядился впрыснуть. А вот загрызенному этим котом попугайчику, по факту чего мальчонка кидался на кота с ножом, уже ничем помочь было нельзя:
- Нет, нет, говорю же вам, нет у меня такого лекарства, чтобы вашего попугайчика оживить. Все-то вы от психиатров чудес ждете, - раздраженно буркнул он родителям мальчонки, которых с такими просьбами, по мнению Выготского, самих впору класть в психушку.
Следующие полчаса прошли спокойно и тихо, так что Лев Семенович даже начинал позевывать. Со скуки он стал рассматривать обшарпанные стены своей коморки. Неожиданно к нему в голову проползла горькая мысль, что все следующие двадцать-тридцать лет своей жизни он так и проведет среди этих обшарпанных стен. Ему стало чрезвычайно жалко себя. Можно было бы, конечно, - рассуждал он про себя, - бросить психиатрию и наняться менеджером в какую-нибудь контору. Россия - страна безработных и менеджеров. Другие специальности в ней - вырождающаяся редкость, и, следовательно, людей ими занятыми иначе как выродками не назовешь. Но Выготский осознавал, что ничего иного, как быть этим выродком ему и не остается. И дело тут даже не в профессиональной гордости, уж чего там перед собой кривляться, а в том, что ничего иного он делать не умеет, да и не хочет. Следующая мысль, ждавшая свою очередь и имевшая своим аморальным намерением добить молодого психиатра, заключалась в том, что собственно и в самой психиатрии он толком ничего не умеет, и что вернее всего и не хочет. Но планам этой подлой мыслишки помешало то обстоятельство, что к Выготскому вновь привели очередного гражданина, и ей пришлось до поры до времени затаится в одной из извилин врача.
А между тем гражданина представили ни много, ни мало как писателем Достоевским, о чем он, по свидетельствам приведших его милиционеров, непременно всем сообщал на ЖД вокзале и так докучал своей назойливостью решительно всем вокруг, что позвали, наконец, милицию. Рассудив, что малый явно не в себе, смекнули привести его сюда, благо не далеко. Документов у воскресшего писателя не было никаких, где живет не говорит, требует вернуть ему все рукописи, по его же словам, для того чтобы сразу же их и сжечь.
- Вы хотите, чтобы я его убедил их не сжигать? – съехидничал Выготский
- Ну отчего же, если это его рукописи – пусть жжет, главное, чтобы по вокзалу не бродил, - усмехнулся милиционер, с тем и вышел. Но через несколько секунд вновь заглянул в дверь и уже серьезным тоном добавил: «Если выясните у него кто он, дайте знать», после чего ушел уже совсем.
Лев Семенович осмотрел приведенного. Вид того был неприглядный, одет бедно, отросшие волосы, сильная небритость переходящая уже в статус усов и бороды. Он стоял перед Выготским с видом булгаковского Иешуа. «А я, выходит, – Пилат», - мелькнуло у Льва Семеновича. Он усмехнулся, достал чистый бланк, начал было заполнять формуляр, затем остановился и еще раз внимательно посмотрел на гражданина:
- Значит Достоевский?
- Как есть Достоевский и есть, - с готовностью ответил гражданин, - Федор Михайлович собственной персоной, автор «Преступления и наказания».
Выготский указал ему на стул. Гражданин сел.
- Занятно, занятно, стало быть и «Идиота» вы написали? – улыбнулся доктор
- И «Идиота» стало быть я написал, - с еще большей убежденностью известил гражданин, - совершенно точно могу вам это объявить и во всех подробностях разъяснить.
- Разъясните, конечно – ухмыльнулся Лев Семенович, разваливаясь в кресле.
- Сразу же после «Войны и мира» и принялся писать «Идиота», как раз сразу же, ни минуты, без устали, знаете ли, без устали, все писал и писал…
- А вы и «Войну и мир» сочинили? – засмеялся Выготский
- Как же было не сочинить? – серьезным тоном ответил небритый Достоевский
- А, позвольте, - перенимая его тон, начал Лев Семенович, - а вот, ну хотя бы «Гамлета».. «Гамлет» не ваших рук дело?
- Не моих, доктор, вы как будто бы не знаете сами, что «Гамлета» Шекспир написал.
- То есть так вот прям и Шекспир? – изумился Лев Семенович
- Совершенно уверенно могу вам об этом сообщить, потому как сам лично Шекспиру эту идею и подал.
- Так идея таки ваша была? – подмигнул ему доктор
- Несомненно, так же как и Гоголю намекнул на «Мертвых душ». Мы, знаете ли, очень дружны были с Гоголем, «во глубине сибирских руд..» и все такое. Идей много было, а времени мало, приходилось друзьям поручать, но да вы сами должны понимать, доктор
- Очень хорошо понимаю, Федор Михайлович, очень хорошо. Вы и так оказались на редкость плодовитым и талантливым, я бы даже сказал гениальным…
- Гений, юноша, - покровительственно и одновременно горько заметил Достоевский, - не счастье, а скорее бремя, крест, мой трудный ребенок
- Хорошо, ну а год-то сейчас какой по-вашему? – задал Лев Семенович стандартный вопрос
- Тот же что и по всему остальному – 2005 год, март месяц, про число, ваша правда, точно сказать не могу, - проговорил Федор Михайлович, - однако ж, согласитесь, что подобное незнание - не повод помещать человека в дурдом, - неожиданно заключил он и заметно забеспокоился. Лев Семенович спохватился и сделал самое участливое выражение лица:
- Совершенно не повод, и смею вас заверить в обратном, что вас сюда никто решительно не помещал, а лишь.. стало быть.. пригласили.. для беседы.. для беседы с вами, интересным человеком, к тому же писателем и, кроме того, тончайшим психологом.
Достоевский внимательно все это выслушал. Лев Семенович заметил это, а потому продолжил с еще большим рвением, правда, при этой импровизации постоянно путался в словах:
- Да! Именно тончайшим психологом! У которого нам самим следует многому поучиться, а потому вы здесь совсем не для того чтобы быть помещенным, как вы выразились до этого, но только лишь для того, чтобы помочь нам, чтобы быть консультантом, если так можно выразится, для того вы здесь и находитесь и ни для чего иного, - Лев Семенович было начал сердиться на себя за такую сбивчивую речь, но, заметив умилостивившийся взгляд Достоевского, совершенно сам успокоился и продолжил:
- Но вот только как вы сами абсолютно точно заметили год сейчас 2005, верно?
- Совершенная правда, - подтвердил Достоевский
- А город? Город вы знаете какой?
- Вы, доктор, явно не в себе, ведь совершенно очевидно, что мы находимся в Новосибирске, - обиделся воскресший писатель.
- Вам это очевидно?
- Как же это может быть не очевидно, если я сам собственноручно этот город и закладывал? – обиделся писатель пуще прежнего
- Вы и Новосибирск заложили?
- И заложил, сразу же после моей дуэли с Пушкиным его и заложил.
- Так и Пушкина вы укокошили? – не удержавшись, рассмеялся Лев Семенович
- Признаться, укокошил, - смиренно сознался Достоевский
- А за что, если не секрет?
- За то и укокошил, что Пушкин был подлец и мерзавец, Владимира Ленского продал, революцию продал и в платье в Париж убежать хотел как собака… собачье сердце.. да-да, это я про него и написал
- «Собачье сердце»? Да-да, понимаю, понимаю. Так а с какой целью вы Новосибирск-то заложили?
- А как же мне было его не заложить, если меня самого заложили? – возмутился Достоевский
- То есть? - не понял Выготский
- Заложили, заложили, что это именно я этого Пушкина грохнул, вы думаете откуда это милиция прознала?
- А она прознала?
- Да что вы из себя идиота корчите, доктор? Или вправду ничего не понимаете? Вы же сами видели как они меня сюда привели! Заложили, заложили, конечно, заложили, я после этого, каюсь, каюсь, слаб духом, после этого только Новосибирск и заложил. Но, право, Новосибирск должен простить меня… меня пытали.
- Кто вас пытал?
- Да а кто же у нас в стране пытает честных писателей? Я с вас смеюсь. Берия Лаврентий Павлович собственно и пытал.
- И что же он у вас выпытывал?
- Да ну известно что выпытывал. В каких я связях с Новосибирском, где бывает Новосибирск, с кем водится. Он мне пытался все скормить, что Новосибирск – японский шпион. Но я ему не поверил, не поверил. Не может быть, чтобы Новосибирск был японским шпионом. Вы согласны со мной? Ну как такое возможно?
- Совершенно невозможно, - с чистой совестью согласился Лев Семенович
- И я о том же… но мучили, долго мучили, и взял грех на душу, заложил я Новосибирск. Пропал Новосибирск. Сошлют его теперь в Сибирь. А ведь такой образованный, совершенно интеллигентный был друг и товарищ. Ведь сошлют, доктор, скажите, сошлют Новосибирск в Сибирь?
- Уже сослали, - мрачно заметил Выготский
- Я ведь, знаете, сам там был, в омском остроге…
- Это было, если мне память не изменяет в середине пятидесятых годов позапрошлого столетия? – встрепенулся Лев Семенович
- Память вам не изменяет
- Но скажите, Федор Михайлович, - как можно почтительнее произнес Лев Семенович, - простите мою так сказать необразованную неосведомленность, но в каком году вы родились?
- В 1821
- Замечательно, в 1821… сейчас, как вы сами же и признаете 2005 год, следовательно полных лет вам?.. – осторожно спросил Лев Семенович
- Тридцать восемь, - равнодушно ответил Федор Михайлович
- Да… все верно.. тридцать восемь, собственно так оно и выходит, - спешно согласился доктор.
Он постучал пальцами по столу.
- Ну да ладно, а живете-то вы где? – с деланной небрежностью спросил Выготский
- В сердцах людей, - сразу же ответил Достоевский.
- Нда.. мой адрес не дом и… скажите, Федор Михайлович, а вас как-нибудь по другому когда-нибудь называли? – попытался сыграть ва-банк Лев Семенович, - Нет, я понимаю, - поправился он, заметив настороженность в глазах пациента, - конечно же, вы -Федор Михайлович, и в этом сомнений нет, но может быть кто-нибудь, в шутку ли или по незнанию… не называл? Может быть вы сами, ну конечно же специально, чтобы не догадались, по другим причинам, не назывались по другому, по другому имени и фамилии? Раньше, когда-нибудь раньше? А?
- Да зачем же мне называться другим именем, дорогой доктор? Я своим вполне доволен, - весело рассмеялся Федор Михайлович, - ну что вы погрустнели так? Но в самом деле, рассудите, какой смысл человеку называть себя по другому. Ну хотя бы вот вы сами бы этого для себя хотели?
- Хотел, - вырвалось против воли у Выготского. Он сильно помрачнел.
- Ну конечно же – каким-нибудь Львом Семеновичем Выготским, - пуще прежнего развеселился Достоевский
- Вот как раз им бы я и не хотел называться! – вышел из себя Выготский, впрочем, тут же остыл и пристально посмотрел на больного: - а вы, собственно, откуда Выготского знаете?
- Кто же не знает Льва Семеновича Выготского?
- Но все же как-то больше в профессиональных кругах, - растерянно проговорил Лев Семенович. Разговор совершенно вышел из-под контроля. Мысль о профессиональной несостоятельности злорадно прорывалась в сознание молодого психиатра.
- Совершенно напрасно вы так полагаете, - возражал между тем Федор Михайлович, - и таким образом даже и оскорбляете меня, ибо любой образованный человек знает Льва Семеновича Выготского… или вы, извиняюсь, считаете писателя Достоевского необразованным?
- Хватит! Ну какой же вы Достоевский? – вспылил Лев Семенович
- Самый что ни на есть…
- Ну с чего вы это взяли, чем же вы докажите, что вы Достоевский? – расписываясь в собственном бессилии, едва не кричал Выготский, - Вот что у вас в паспорте написано?
- Достоевский Федор Михайлович, - тихим и виноватым голосом ответил тот.
- А если выяснится, что там написано другое, что вы на это скажете?
- Да вы, доктор, спятили, как там может быть написано другое, если написано это?
- А если предположить, ну представьте, что там написано другое, - настаивал Выготский, вдруг зацепившись за эту случайную мысль, в мгновение превратив ее в план.
Гражданин посмотрел с задумчивой физиономией вверх, помолчал с несколько секунд как бы представляя что-то, после чего посмотрел на Льва Семеновича:
- Представил, - пожал он плечами.
- И? – подгонял Лев Семенович, - что тогда? Согласились бы, что вы не Достоевский? - произнес он, волнуясь, с такой надеждой, будто от ответа на этот вопрос зависела его собственная судьба
- Странные у вас вопросы, - забеспокоился больной.
- И все же, - не унимался Выготский
- Ну… согласился бы… - ответил тот неуверенно, как бы ожидая подвоха.
- Ну вот и отлично, - довольно заключил доктор. – А что до моих вопросов, то они отнюдь не странные: когда найдутся ваши документы и там будет написано другое имя, вы, надеюсь, не станете отпираться от написанного там? – спросил он с победоносным видом.
- Не стану, что я совсем ненормальный, - согласился прижатый к стенке больной.
- Очень, очень хорошо, - радовался доктор, потирая руки. Он весело смотрел на пациента. Осталось показать этому новоявленному писателю его же собственный паспорт. На лице замаячила улыбка. Вскоре, однако, сошедшая под действием одной, неожиданно возникшей мрачной мысли. Он не учел одного важного и досадного обстоятельства, а именно: как он собирается искать эти документы, если даже милиция этого сделать не смогла? А это по видимому была единственная реальная зацепка. Лев Семенович сильно погрустнел после скорополительной радости.
После некоторых раздумий, он заключил, что единственный выход из этой ситуации - выяснить где живет гражданин. Лев Семенович решил сделать это во что бы то ни стало. Вероятность успеха околонулевая, но другого пути нет. Он уже приготовился к осуществлению своей нелегкой задумки, но тут случилось престранное дело. Не успел Лев Семенович открыть рот, как сам гражданин вдруг неожиданно ляпнул:
- Но должен сказать, что мои документы решительно никуда не терялись, чтобы их искать.
- Где же они? – осторожно выдохнул доктор, опасаясь рассеять вновь повеевшую легкой дымкой надежду.
- С собой, - равнодушно произнес гражданин.
Полное изумление перекосило Льва Семеновича:
- Покажите… - сказал он сиплым голосом.
- Вот, пожалуйста, - и с этими словами гражданин вытащил документ, а именно паспорт, причем самый что ни на есть паспорт Российской Федерации.
Лев Семенович вытаращился на паспорт, догодался, наконец, взять его в руки, раскрыл и на первой же странице прочитал напечатанное черным курсивом:
«Достоевский Федор Михайлович».
Не веря своим глазам, а заметим попутно, что они в тот момент изрядно помутнели, он невольно перевел взгляд на фотографию: на ней, с нахальной очевидностью – физиономия гражданина, сидевшего напротив. Лев Семенович выронил паспорт, схватился за голову и извлек из своего рта сдавленный звук, неумелым описанием наиболее близкий к мычанию. Он был почти в агонии. Федор Михайлович молча наблюдал за ним спокойным оттенка любопытства с примесью сочувствия взглядом.
- Но почему же вы не предъявили паспорт милиции? – поднял воспаленные глаза Выготский.
- Опять к Берии? – ухмыльнулся Достоевский, - нет, спасибо.
Лев Семенович в бессилии замолк. Видя это, Федор Михайлович спросил:
- Ну.. вы убедились?
- Это ничего не доказывает, - отрезал Выготский
- Как это не доказывает? – изумился в свою очередь Достоевский, который так же расчитывал, что с предъявлением документа все закончится и недоразумения будут исчерпаны.
- Положим, в моем паспорте тоже написано, что я – Выготский Лев Семенович, однако ж….
- Покажите паспорт, - с серьезным видом тут же перебил его Федор Михайлович, оказывшийся и в самом деле Федором Михайловичем.
- Да пожалуйста, - и Лев Семенович зарылся в своей сумке, - пожалуйста, - повторял он, пока искал паспорт, - хе-хе, не сумневайтесь, покажу
- Покажите, покажите, - приговаривал Федор Михайлович
- И покажу, покажу, - рылся в сумке Лев Семенович. – Вот, извольте, - он протянул документ Достоевскому.
Достоевский раскрыл документ, посмотрел в него, посмотрел на Льва Семеновича, на документ, и вновь на Льва Семеновича, после чего закрыл паспорт и преспокойно вернул его обратно со словами:
- Рад встречи с вами, Лев Семенович.
Выготский опешил и несколько следующих мгновений не нашелся что сказать – таково опять было его смятение. Вид его сейчас был жалок. Он затараторил в отчаянии:
- Да я же не тот Лев Семенович, как и вы не тот…
- Да как же это не тот, если вот и в паспорте написано, что тот – расхохотался Федор Михайлович, который напротив казался более чем уверенным и спокойным - или вы уже и паспорту не доверяете? – как-то подозрительно подмигнул он Льву Семеновичу.
- Паспорту я, конечно, доверяю.. – растерялся доктор.
- Скромный просто, - участливо улыбнулся ему Достоевский, - это я понимаю. Я, знаете ли, тоже постоянно мучался раньше, мол, в самом деле ли я Достоевский, но всякий раз заглядывал в паспорт и удостоверялся, что именно Достоевский я и есть, и к тому же и Федор Михайлович. Однажды до того засомневался, что даже нашел свидетельство о рождении, но и там черным по белому было написано: Достоевский Федор Михайлович, и точка. Куда против документа попрешь?
Выготский тупо уставился на больного:
- Нет, нет, погодите, - забормотал он, - это просто совпадение и не более того.
- Вы кто по профессии? – неожиданно спросил Достоевский
- Психиатр, - ответил потерянный доктор
- А когда были тем Выготским?
- Психиатр, - безвольно повторил тот
- Ну вот видите… - подмигнул Федор Михайлович Льву Семеновичу, умиляясь чему-то такому, что было ему известно и очевидно
- Нет, нет, нет, хватит мне голову дурить, - пытался выбраться из абсурдной ловушки Лев Семенович, - что значит «когда был тем Выготским», никогда я им не был, я просто пошел по его стопам, и ни мало тому способствовало то, что я оказался его тезкой, вы понимаете?
- Как это так?
- Да вот так это так, - ему наступили на больную мозоль и потому заговорил он с жаром, даже в захлеб, - Выготский – величайший ум, я грезил им, я зачитывался им, я хотел быть как он, ведь столько мыслей, кроме того, понятных мне мыслей, каждый раз я читаю его и поражаюсь – как, как возможно было так выразить то, что и в моей же собственной голове вертелось, выразить точно, выразить просто, мне все время казалось, что ну вот оно, вот она самая суть, и как же мне самому в голову это не пришло…
- Не пришло? – подлил масла Достоевский
- Да пришло! – взорвался доктор, - В том-то все и дело, что пришло, ведь совершенно очевидно, Федор Михайлович, что речь она и есть, собственно, выражение мысли, что без нее, без речи, и вовсе бы не было этой самой мысли, ведь мысль сама, абстракция возможно лишь в том самом случае, когда есть речь, когда эту штуковину, - он хлопнул по столу, - можно назвать «стол», и когда вон ту штуковину, - он показал пальцем на маленький столик без ножек, - тоже «стол», но если бы не было бы этого слова, не было бы слова «стол», то как бы мы могли собственно объединить их, ведь при всем их различии…да что об этом говорить, - спохватился вдруг он, поймав себя на том, что несет все это ни к селу, ни к городу, ни к месту, ни ко времени…
Доктор попытался успокоиться. У него тряслись руки и дергалась нижняя губа. Он сделал глубокий вдох. Достоевский смотрел на него восхищенными глазами:
- Я ничего не понял, кроме того, что вы показали на два стола.
- Да в том-то и дело, - вновь закипел психатр, - что за этой очевидностью никто не понимает очевидности еще большей, именно той о которой и говорил Лев Семенович!
- Никто не понимает? – переспросил Федор Михайлович
- Да, никто не понимает, только вид делают, - сорвалось у доктора
- А вы понимаете? – не унимался больной
- Я? Я понимаю, - неуверенно ответил доктор
- То есть вы один лишь и понимаете? – вел куда-то больной
- Ну… может не один, - обессиленный доктор нутром чувствовал ловушку, но понять ее был не в силах
- Не скромничайте, не скромничайте, - тем временем подгонял его больной.
- Возможно в той мере, в которой хотел выразить мысль сам Лев.. – попытался оправдаться доктор
- Мысль ваша? – отрезал больной
- Я ее узнал, - уклончиво ответил доктор
- Вы Лев Семенович Выготский? – вернул ему больной
- Так и есть, - сдавался доктор
- Если вы сами, вот только что и признали, что знали это и до прочтения, что никто кроме вас мысль ту не понимает, что вы - Лев Семенович Выготский и даже и по паспорту, то что вы тогда мне и себе голову морочите? – победоносно заключил Федор Михайлович.

Лев Семенович задумался. Задумался надолго. В его воспаленном сознании стала собираться какая-та картинка. Федор Михайлович рассуждал больно уж логично для шизофреника, аргументировано рассуждал, верно. И на вопросы все отвечал правдоподобно, ведь и в самом деле сейчас 2005 год, и на вид Достоевскому именно 38 лет, и в Новосибирске находятся, следовательно нет оснований полагать, что он по больному лжет. Разве что Берия здесь не вяжется, но ведь и сам он жил во времена Берии, так что и Берия вяжется, единственно, что Новосибирск как человека представил, но с другой-то стороны, все мы люди, все мы человеки, и Новосибирск человек, это ведь тоже совершенно понятно. Чем глубже Лев Семенович погружался в эти мысли, тем сильнее поражался прозорливости Федора Михайловича, его умению проникать в те сущности, которые не доступны остальным, и ведь и это, (и это!) совершенно верно подмечено ведь было, что Достоевский один из непревзойденных психологов, собственно как и он сам, которого никто никогда до конца не понял, даже когда он писал в молодости своей перед революцией семнадцатого года аналитический разбор «Гамлета», - не даром он про эту трагедию вспомнил в самом начале беседы с писателем, - как он мог, как он собственно мог отрешиться от себя, - изливалась горькая правда в его сознание, - как он, он – величайший психолог, мог отречься от себя, что даже этот пациент, пусть и великий писатель, тут же все и раскусил! Раскусил ведь под чистую! И на чем раскусил – на самом простом, на паспорте, на самом очевидном. Лев Семенович едва не рыдал. Все состыковалось. И его связь с текстами «того» Выготского, и непонятность его остальными, их завистью, завистью и только завистью. Как могли они убедить его, что он не тот Лев Семенович, как могли его довести до шизофреничной убежденности, что он ничего не стоит. Здесь, - он еще раз мысленно поблагодарил Достоевского, - без Берии, конечно же, не обошлось. Но каков все же Достоевский! Какая сила в нем! Одна беседа, одна беседа расставила все на свои места! Это великий человек. «Иешуа, - мелькнуло в памяти давешняя мысль, - Иешуа, Пилат поверил тебе», - и по всему телу, по всей душе Льва Семеновича, по всему его изначалью полил свет, погружавший его в первородную религиозную сакральность.

Между тем, великий человек внимательно наблюдал за прозрением Льва Семеновича. Как и полагается искусному психологу, он не стал нарушать своими репликами внутренней борьбы, развернувшейся на его глазах. Он поверил во Льва Семеновича, в его силы самоисцеления. И лишь когда тот улыбнулся и ясным, впервые здоровым и чистым, уверенным взглядом встретился с его глазами, Федор Михайлович произнес:
- С возвращением, Лев Семенович.


Конец


16 марта 2005 год, Новосибирск, Терешковой 48, к. 205

Не, нифига, ты и тогда великолепно писал. Думал большая разница, но сейчас вот прочитал и понял, что уже круто было. Охренеть, больше 13 лет назад...