ПустотаЖе
Твой президент
- Сообщения
- 19.198
- Реакции
- 37.845
Весьма точный текст
определенно, во многом, согласен с автором.
определенно, во многом, согласен с автором.
Почти с самого начала эпидемии мне хотелось написать на две темы – и вот на днях я понял, что это на самом деле одна тема 😊
Собственно, две темы это «почему люди так реагируют на эту эпидемию?» и «как изменится мир, когда эпидемия закончится?»
Я написал этот пост, а когда его закончил – увидел, что он получился неприлично длинным даже для лонгрида, примерно 20 тысяч знаков. Поэтому для тех, кому лень читать, я сразу скажу два своих главных тезиса (те, кто хочет, может их пропустить – в основном тексте я их повторю).
1. Все, что происходит сейчас, связано не только с вирусом, но со страхами, тревогами и надеждами, которые накопились в обществе еще до начала эпидемии
2. Все изменения, которые случатся с миром после окончания эпидемии, будут являться прежде всего следствием тех же страхов, тревог и надежд – то есть большей частью, они все равно произошли бы, раньше или позже.
Поэтому через двадцать лет последствия этой эпидемии будет так же трудно выделить, как трудно сегодня выделить последствия эпидемии СПИДа или падения башен-близнецов.
Собственно, вот и все. Если вы согласны – поставьте лайк, если не согласны – листайте ленту фб дальше или, если хотите поспорить, дочитайте пост. В любом случае, перед тем как комментировать, загляните в конец, я там объяснил за что я буду банить 😊
Ну, а теперь – обещанный лонгрид.
Я сразу скажу, что сейчас меня не интересуют медицинские или экономические соображения. Я не хочу обсуждать «хорош карантин или плох?» или «что можно (было) еще сделать?» - меня интересует, скорее, коллективное бессознательное, страхи, желания и ценности, существующие в обществе сегодня. Этот интерес не предполагает оценки - то есть я не буду говорить «о, как это прекрасно!» или «о, как это ужасно!», хотя и сохраню за собой право на иронию - давайте считать, что так выглядят мои психологические защиты, я же тоже живой человек 😊.
Я уверен, что глобальные изменения общественных мнения, эмоций и ценностей - это такие стихийные явления, которые так же глупо поддерживать или осуждать, как глупо поддерживать весну или осуждать зиму. Надо просто признать – происходит вот это, нам теперь с этим жить. Это ни хорошо, ни плохо, это просто происходит.
Поэтому я и хочу написать, как я вижу то, что с нами происходит сейчас и что, как мне кажется, будет происходить с нами дальше.
Сразу оговорюсь, что, хотя мой текст написан по-русски, я не живу в России и поэтому скорее обсуждаю то, что происходит в Европе и США. Вероятно, частично мои соображения верны и для России, но, думаю, что только частично.
Итак, почему же эта эпидемия вызвала именно те реакции, которые мы наблюдаем?
Как я уже написал, я считаю, что реакция на эпидемию связана со страхами, тревогами и надеждами, которые накопились в обществе до ее начала. Эпидемия канализирует их, и, если бы ее не было, эти страхи и надежды нашли бы другой способ проявится – как правило, они и начинают проявляться до эпидемии.
Что я имею в виду станет понятней, если вспомнить эпидемию ВИЧ/СПИДа, случившуюся в восьмидесятые в США. Она была огромным потрясением не только для тех, кто входил в «группы риска», но для всей страны - принято считать, что она закончила (не только в США, но и во всем мире) эпоху сексуальной революции и гедонизма.
При этом в США к началу девяностых от СПИДа умерло около ста тысяч, то есть 0,04% населения. Это примерно 0,5% от всех умерших в Штатах за это десятилетие и примерно в два раза меньше, чем за то же время умерло от гриппа. То есть произведенный эпидемией СПИДа эффект не соизмерим с реальным масштабом смертей. Многие говорят то же самое и про коронавирус, поэтому я сразу скажу, что такая несоразмерность представляется мне совершенно нормальной: общественное подсознание не имеет дела с цифрами – оно имеет дело с эмоциями. Массовые смерти геев или стариков пугают больше, чем то же количество смертей, более ли менее равномерно размазанных по популяции (да, я помню, что смертность от гриппа тоже неравномерно распределяется по возрастам).
Вместе с тем, сегодня мы видим, что сам по себе ВИЧ не мешает сколь угодно разнузданной сексуальной жизни – ну, надо предохраняться, safe sex, вот это всё. Уже два поколения прожило всю свою сексуальную жизнь в мире со СПИДом, и, как мы видим, их представители вполне умеют получать столько сексуальной свободы и разнообразия сколько хотят. С медицинской точки зрения вообще не понятно, почему угроза ВИЧ ограничивает сексуальную активность или уменьшает пресловутый joy of sex так, как это случилось в восьмидесятые.
Можно, конечно, сказать, что в восьмидесятые люди еще не знали, как правильно предохраняться – мол, потребовалось сколько-то лет, чтобы разобраться, что это за болезнь и как она передается. Частично это так и есть, но даже в России в конце восьмидесятых я знал, что СПИД не передается при поцелуе, презерватив защищает, а анальный секс опаснее других видов пенетрации. Думаю, в Америке это понимание случилось на несколько лет раньше – но сексуальной революции это не помогло.
Я согласен с теоретиками, которые считает, что такая реакция на СПИД была связана с тем, что к началу восьмидесятых американское общество устало от сексуальной революции. Америка, все-таки, довольно пуританская страна, и средний американец был по-настоящему встревожен, когда в его жизнь понемногу начало вторгаться то, что в шестидесятые клубилось на далеких кампусах или в каком-нибудь экзотическом Хейт-Эшбери. В конец семидесятых в воздухе носилось ощущение, что секса стало слишком много, что те, кто ведут себя неправильно, должны быть наказаны. Люди ждали, что что-нибудь случится – и оно случилось, появился СПИД, словно ответ на молитвы и (невысказанные) желания.
Если бы его не было – его надо было бы выдумать.
Нет, я не хочу сказать, что СПИД специально изобрели – я имею в виду, что появление СПИДа стало триггером для того, что давно назрело: общество качнулось вправо, семейные ценности заняли место сексуальной свободы, война с наркотиками стала столпом государственной политики, милитаристский патриотизм сменил пацифизм шестидесятых и тд.
Впрочем, вспомним, что Рейган стал президентом до того, как всерьез заговорили о СПИДе – так что, если бы СПИДа не было, консервативный откат всё равно бы случился. Вместо СПИДа мы бы называли его причиной какого-нибудь Сына Сэма или другую трагедию, сегодня оставшуюся в тени эпидемии.
Если бы СПИДа не было, было бы то же самое. А если бы СПИД был обнаружен раньше, скажем, в пятидесятые? Вот только он не мог быть обнаружен так рано, потому что до сексуальной революции не мог бы так хорошо распространиться и вряд ли привлек общественное внимание. Выходит, что консерваторы довольно верно указывали на причинно-следственную связь СПИДа и сексуальной революции, когда говорили, что СПИД послан как «наказание за грехи» (конечно, эта формулировка как минимум этически-ущербна, да и с религиозной точки зрения вызывает вопросы).
Я так долго писал о СПИДе, потому что этот пример хорошо иллюстрирует тезис, с которого я начал: реакция на эпидемию связана со страхами, тревогами и надеждами, которые были еще до ее начала. Она только запускает давно назревшие процессы, только легитимизирует то, чего многие (под)сознательно хотели.
Вернемся теперь в наши дни и коротко перечислим основные тенденции последних лет:
- национализм и отказ от глобализации (Брекзит, Трамп, Путин, Орбан и так далее)
- требование добровольно ограничить потребление, в том числе – авиаперелеты (Грета Т. и другие борцы за окружающую среду)
- удаленная работа, домашнее обучение, распределенный офис и все, что стало возможно благодаря развитию digital технологий
- отказ от свободы и приватности во имя большей безопасности (во всем мире движителями и бенефициарами этого процесса являются спецслужбы, но в большинстве случаев общество готово им это разрешить)
- утверждение ценности отдельного человека, сопровождающееся идеей добровольно-принудительного ограничении общих прав и свобод в целях защиты «уязвленных» и «слабых». В качестве нуждающихся в защите могут выступать не только представители репрессируемых сообществ (LGBT, женщины, этнические и национальные меньшинства), но, например, влиятельные религиозные сообщества, требующие ограничить свободу слова для защиты их «оскорбленных чувств».
Последний пример показывает, что эти тенденции не всегда коррелируют с политическими взглядами – левые и правые защищают права разных сообществ, но требования к обществу в целом выглядят схожими: ограничение персональной свободы каждого для того, чтобы представители той или иной группы чувствовали себя более комфортно или более безопасно. Остальные примеры, конечно, можно разделить по принципу «консерваторы против глобализации, либералы против потребления», но важно то, что объявление карантина и закрытие границ удовлетворяет все эти требования скопом: националисты довольны, что их страна по-настоящему закрывается от иностранцев, ограничение авиаперелетов и закрытие магазинов радует «зеленых», удаленка назрела так давно, что удивительно, что не все к ней готовы (а вот к электронной слежке многие государства, похоже, хорошо подготовились заранее!).
Добавим к этому, что рынки уже какой год ждали коррекции – считалось, что акции многих компаний оцениваются слишком высоко и кризис должен вернуть их к реальной стоимости, как это было в 1998 и 2008 годах. Да и вообще - первый мир много десятилетий живет без войн и серьезных потрясений, а, как известно, от этого нарастает тревога и ожидание чего-то «страшного», так что становится неважно, насколько в самом деле страшна эпидемия – для общественного мнения она окажется той катастрофой, которую все ждали, и которая, наконец, запустит процессы, которые давно назрели.
Именно поэтому жители первого мира встречают в штыки обсуждение вопроса «стоит ли рушить экономику, чтобы уменьшить эффект от эпидемии?». Экономику не жалко, она у нас сильная, государство накопило много денег (или просто умеет их печатать), пусть оно за всё заплатит. А, кроме того, подход «всем надо ограничить себя ради того, чтобы старики не умирали, а медики не стояли перед сложными моральными выборами» это и есть логическое следствие идеи safe space и защиты чувств верующих.
(напоминаю – я не обсуждаю, плохая это идея или хорошая)
Трудно не заметить сходства с историей СПИДа: все тенденции проявились до начала эпидемии, а глобализация способствовала распространению коронавируса также как сексуальная революция – распространению ВИЧ. Если считать,что СПИД появился, чтобы притормозить сексуальную революцию, то ковид пришел, чтобы закрыть границы, ограничить потребление, перевести всех на удаленку и усилить электронный контроль.
Можно спросить, какова была бы реакция на этот вирус, если бы он появился в Европе на двадцать или пятьдесят лет раньше. История не любит сослагательного наклонения, но, глядя на страны, не относящиеся к первому миру, можно предположить, что карантин был бы менее жестким. И причина не в том, что там (или «тогда» - если мы обсуждаем гипотетический пример эпидемии в Европе пятидесятых) меньше ценят человеческую жизнь – просто для бедных стран экономический коллапс может оказаться большей катастрофой, чем не стесненная карантином эпидемия – в том числе и по количеству жертв.
К тому же сегодняшний карантин четверть века готовила IT-индустрия – без зума, скайпа, амазона и прочих средств доставки ни одно правительство не пошло бы на эти меры так легко.
Короче, я думаю, что в Европе пятидесятых границы бы все равно закрыли, но при этом призывали бы продолжать работать, предохраняясь по возможности. Героями были бы не те, кто сидят дома и соблюдают социальную дистанцию, а те, кто, рискуя жизнью, продолжают печь хлеб и варить сталь.
Еще раз повторю: я не обсуждаю, какая реакция «лучше», а какая - «хуже». «Лучше/хуже» - это «социальный конструкт», нечто, что зависит от исторического периода, экономического положения, общественных конвенций и тд. Для меня, выбравшего в рамках данного текста позицию наблюдателя, никакого «лучше» и «хуже» быть не может (да и в качестве частного лица я стараюсь таких оценок не давать: решение о тотальном карантине принимаю не я, так что мне совершенно не обязательно иметь собственное мнение о том, надо ли сглаживать кривую путем экономических потрясений).
Перейдем теперь ко второму вопросу: что же ждет нас после окончания эпидемии?
Я уже писал, что, если люди долго живут благополучно, они начинают (иногда подсознательно) хотеть потрясений и призывать конец света. Я вспоминаю об этом каждый раз, когда читаю в фейсбуке, что «мы стоим на пороге огромных перемен» или «мир никогда не будет прежним». Учитывая, что в моей ленте как правило собраны довольно разумные люди, я испытываю при этом чувство неловкости – каждый раз мне хочется спросить их, помнят ли они про 11 сентября, которое называли «настоящим концом ХХ века» и, разумеется, событием, после которого «мир никогда не будет прежним».
Возможно, в 2001 году я и не впервые услышал эти слова, но я впервые им изумился: к этому моменту, я давно понял, что мир меняется постоянно и необратимо, и поэтому каждый день – это день, после которого мир «никогда не будет прежним». Мне, конечно, объясняли, что это всё ерунда, а вот теперь-то случатся по-настоящему глобальные перемены, которых не было бы, если бы два самолета не врезались в башни-близнецы.
Спустя двадцать без малого лет, интересно оглянуться и посмотреть, какими же на самом деле оказались последствия 9.11 и как они повлияли на нашу жизнь.
(как и в случае СПИДа и коронавируса мы исключаем из рассмотрения погибших во время самого события и их родных – мы говорим про более глобальные изменения)
Прежде всего, увеличились меры безопасности, в особенности – в аэропортах. Трудно сказать, что это как-то серьезно изменило чью-то жизнь – ну да, на security check надо закладывать лишние полчаса. Если часто летать, то за год могут набраться сутки с лишним – но те, кто много летают, уже налетали себе на золотую карточку и, как правило, идут отдельной, более короткой, очередью.
Что еще? Тотальная слежка им. Сноудена? Да, правда, ее обычно связывают с 11 сентября, но, если честно, мы всегда знали, что как только у спецслужб появляется новая возможность следить за гражданами, они тут же пробуют ее реализовать. Да, конечно, насколько полно им это удается зависит от зрелости гражданского общества и общественных настроений: в «авторитарных» странах население не спрашивают, а в «демократических» слежка распространяется настолько, насколько люди готовы предпочесть безопасность свободе. Вероятно, большой терракт сдвигает это равновесие, но, те полномочия, которые спустя пару десятилетий после терракта общество оставляет спецслужбам, они бы, вероятно, все равно получили – разве что чуть позже.
Единственным серьезным следствием 11 сентября стала война в Афганистане. Да, жизнь афганцев, конечно, сильно изменилась – но вообще-то США и до этого раз в пять-десять лет выделывали что-нибудь подобное, так что лично у меня нет никакой уверенности, что талибам не прилетело бы в любом случае. Вот и Саддам Хуссейн попал под раздачу без всякой связи с 11 сентября. Говорят, что если бы не было Афганистана, то Дж.Буш-мл. не полез бы в Ирак – но с таким же успехом можно сказать, что никакого Афганистана не было бы, если бы Клинтон не санкционировал операцию в Косово.
Похоже, что все следствия 11 сентября могли бы случится и так, а наиболее глобальные не просто могли бы, а обязательно бы случились.
Это и есть второй тезис: любая катастрофа меняет мир туда, куда он и до катастрофы был готов измениться.
Поэтому все последствия нынешней эпидемии будут продолжением тенденций, которые мы наблюдали еще до ее начала:
- границы станут менее прозрачными (а потом глобализация возьмет свое)
- экономика на время просядет (а потом поднимется)
- удаленной/дистанционной работы будет больше
- электронной слежки будет столько, сколько позволят граждане каждой страны
- приватность в области здоровья уменьшится
Если честно, я уверен, что без всякой эпидемии все эти вещи всё равно случились бы - возможно, чуть позже или чуть медленнее. Конечно, как и в случае других потрясений, что-то будет со временем скорректировано – так, консервативный разворот восьмидесятых был преодолён в девяностые, а с появлением тиндера уровень персональных сексуальных свобод среднего гражданина стал таким, о котором он в семидесятые не мог и мечтать.
Когда со времен коронавируса пройдет двадцать или тридцать лет, мы, оглянувшись, увидим то же, что видим сегодня, вспоминая эпидемию СПИДа или 11 сентября: мир изменился, но не так, как нам казалось когда-то, а самые важные изменения оказались никак не связаны с прошедшей катастрофой.
Возможно, мы со скорбью вспомним умерших – если, конечно, за десятилетия старая скорбь не потускнеет, стертая десятками похорон и сотнями траурных статусов в интернете.
