Когда на площадях и в тишине келейной
Мы сходим медленно с ума,
Холодного и чистого рейнвейна
Предложит нам жестокая зима.
В серебряном ведре нам предлагает стужа
Валгаллы белое вино,
И светлый образ северного мужа
Напоминает нам оно.
Но северные скальды грубы,
Не знают радостей игры,
И северным дружинам любы
Янтарь, пожары и пиры.
Им только снится воздух юга —
Чужого неба волшебство,—
И все-таки упрямая подруга
Откажется попробовать его.
		
		
	 
Смотрели в окна мы, где липы 
чернели в глубине двора. 
Вздыхали: снова снег не выпал, 
а ведь пора ему, пора. 
 И снег пошел, пошел под вечер. 
Он, покидая высоту, 
етел, куда подует ветер, 
и колебался на лету. 
 Он был пластинчатый и хрупкий 
и сам собою был смущен. 
Его мы нежно брали в руки 
и удивлялись: "Где же он?"
Он уверял нас: "Будет, знаю, 
и настоящий снег у вас. 
Вы не волнуйтесь - я растаю, 
не беспокойтесь - я сейчас..." 
 Был новый снег через неделю. 
Он не пошел - он повалил. 
Он забивал глаза метелью, 
шумел, кружил что было сил. 
 В своей решимости упрямой 
хотел добиться торжества, 
чтоб все решили: он тот самый, 
что не на день и не на два. 
 
Но, сам себя таким считая, 
не удержался он и сдал. 
и если он в руках не таял, 
то под ногами таять стал. 
 А мы с тревогою все чаще 
опять глядели в небосклон: 
"Когда же будет настоящий? 
Ведь все же должен быть и он". 
 И как-то утром, вставши сонно, 
еще не зная ничего, 
мы вдруг ступили удивленно, 
дверь отворивши, на него. 
Лежал глубокий он и чистый 
со всею мягкой простотой. 
н был застенчиво-пушистый 
и был уверенно-густой. 
 Он лег на землю и на крыши, 
всех белизною поразив, 
и был действительно он пышен, 
и был действительно красив. 
 Он шел и шел в рассветной гамме 
под гуд машин и храп коней, 
и он не таял под ногами, 
а становился лишь плотней. 
 Лежал он, свежий и блестящий, 
и город был им ослеплен. 
Он был тот самый. Настоящий. 
Его мы ждали. Выпал он.