Терять уже нечего, друзья мои. Уже нечего. Допьем эту чашу до дна.
Плохой мальчик.
- Антонина Арнольдовна, Леонтьев растоптал муравейник! - бежала к воспитательнице очень вредная девочка.
- Я случайно, - оправдывался худенький кудрявый мальчик. Его и без того большие голубые глаза, увеличенные слезами стали огромными, - я не хотел...
Над мальчиком нависла зловещая тень. Антонина Арнольдовна тоже была с огромными глазами, но увеличивали их не слезы сожаления, нет, их увеличивали роговые очки в 15
диоптрий. В руках она держала ивовый прут. "Сейчас ты у меня запоешь, засранец". Слетели шортики с тонких ножек, обнажились ягодицы, метнулся в небо прут и тут же лег, рассекая со свистом воздух, рассекая со свистом плоть. Метнулся вновь, и тут же лег, оставляя кровавый рубец. Снова и снова. "Плохой мальчик, плохой мальчик", - стальным голосом чеканила Антонина Арнольдовна. "Плохой", - повторяли дети. Выцвели голубые детские глазки, стали серыми. "Плохой мальчик", - звенело в ушах. Перестало биться доброе сердце. "Плохой". И застучало вновь. Но не добрым стуком застучало. Не добрым. Обрели цвет посеревшие глаза. Но не голубой обрели цвет. Не голубой. Шипящими змеями повились кудри. Закончилась экзекуция. "Ты все понял?", - сухо спросила Антонина Арнольдовна. "Да", - ответил мальчик. Воспитательница, взяв наказанного за подбородок, внимательно посмотрела на него. "А почему глаза красные? Курил что ли?". Вновь метнулся прут в небо. "Плохой мальчик". Но он уже не плакал. И не всхлипывал. Той ночью воспитательницу детского сада нашли без одежды. В анальное отверстие был вставлен светофор. Он горел зеленым светом. "Какое чудовище могло такое сотворить с заслуженным советским педагогом?" - разводили руками озадаченные милиционеры. Ее платье так и не нашли. Его увидели много позже. Спустя года. На центральном телевидении. Когда зрителю представили молодого певца, со смелым, доселе невиданным, сценическим образом.
