Разбередила мне душу одна девичья беседа, тут, на форуме.
Мы что-то про бывших заговорили, о том, как печально все с ними заканчивалось. Но я храню в памяти начала. "как предощущенье разлуки в глазах у влюбленных"...
Была у меня своя квартира, под самой крышей, развернутая всеми (обоими!) окнами не в стандартный двор, а на старый детский садик, заросший вековыми деревьями.
Девушка при своей квартире, к тому же одинокая - это в наше нищебродское время было сильно и довольно почетно. Конечно, тусовки у меня собирались регулярно, человек по тридцать набивалось, незнамо откуда.
Пели песни, пили мёды... Читали стихи, считали грехи, и весьма редко были мы, как котенок, тихи.
Да простят меня соседи по той панельке-пятиэтажке!
Про саму квартирку я уже здесь писала, теперь про "кануны" которые я так люблю...
"Однажды ко мне привели жениха, он был омерзительно пьян..."
Тусня в тот день собралась из широко известных в узких кругах поэтов непечатных, прочих разных литераторов и иже с ними...
Времена были удручающе трезвыми, так что пара ящиков портвейна, достатая кем-то где-то была для могучей тусовки поводом более, чем весомым.
Сидели на моей многострадальной "софе" - помните, была такая мебля, из цельного кедра, почти без гвоздей? Я ее на свою учительскую зарплату купила, вот так зашла в магаз, и купила, и не на последние, еше осталось, с чем до аванса дотянуть (Какие времена, о боже правый!)
Стол у меня был раскладной - тоже редкостный дефицит, на оборонном заводе сделан в рамках конверсии, с железом под столешницей, в той части, что складывалась. Он у меня и сейчас стоит, уже в Москве,, только проржавел слегка. Во умели делать!
На две табуретки кладется доска-сороковка, еще можно пару ведер перевернуть. А софа выдерживала посадку в два ряда, так на ней литераторы и сидели.
Но я про "кануны" начала, а не про интерьер в в "нехорошей квартире" на Викулова.
Тот, кого ко мне привели (принесли? прикатили?), оказался известным поэтом из столицы... Я по его полуподпольному творчеству курсач писала на кафедре советской литературы... Моя руководительница (старше меня на пару лет!) называла его Великим поэтом-алкоголиком, но к творчеству относилась с уважением. (какие времена! конец 80-х, вдруг стало можно все, за что меня относительно недавно из универа исключили, потом с усилиями нечеловеческими восстановили, с потерей курса!)
А диплом я только-только получила, год назад.
Столичный поэт мирно спал на софе, третьим ярусом. По-моему, на него периодически кто-то садился.
Но время от времени он поднимался, смотрел вокруг недобрым, очень трезвым взглядом (глаза - два пистолетных дула, к выстрелу готовы!)
В эту минуту все замолкали, будто замораживались, гипноз, однако. И Касимов говорил пароль: "Инда взошло Солнце Русской Поэзии!"
Саша читал что-то непонятно-проникновенное, завораживающее, с интонациями Бродского или Мандельштама, впрочем, едва уловимыми изысканным слухом филолога (поэт мета-мета-физик, едрен-батон!) ...Там сестра моя вяжет на длинном и скучном диване, Там невеста моя на пустом табурете сидит...
Я - добрый, красивый, хороший,
И мудрый, как будто змея.
Я женщину в небо подброшу,
И женщина станет - моя!
Читал, очаровательно грассируя, как-то по-детски пришепетывая, но тем не менее, харизматично, по-мужски... Потом снова падал на софу и засыпал, не долетев до подушки.
- Зашло солнце русской поэзии! - грустно комментировал Касимов, и пир духа продолжался. До утра.
Утром, когда оно только-только "красило нежным светом стены", поэты и литраторы, те, кто до утра досидел, засобирались откланиваться. Недвижимое тело поэта было бережно уложено на коврик, укрыто ряднинкой какой-то. Надо ж было для хозяйки лежанку освободить!
А еще утрее я проснулась от того, что были кем-то отдернуты шторы...
Поэт стоял на фоне неба, в оконном проеме и долго молча смотрел на детский сад "что сверху походило на... лекало, Одна большая няня отсекала Все то, что в детях перло наугад..."
Он стоял, уже в рубашке и джинсах, ( в трусах у окна? Помилуйте, как можно? При дамах?), юношески-стройный, еще почти не седеющий, цыганистый такой дядька, Будулай без бороды... В общем, проснулась я уже пронзительно влюбленной.
Мы не выходили (практически!) два месяца из квартиры, я только на работу бегала, и сразу домой, ой, скорей бы выходной! А он уже ждал меня, с ужином и портвейном, с упоительным разговором, с пленительной нежностью, бережной страстью... Я тогда про конфетно-буфетные стадии не задумывалась, любовь буквально нападала на меня, как голодная рысь во время безмятежной лесной прогулки.
А потом из столицы за беглым поэтом приехала Жена.
Накануне великий поэт пошел добывать портвейн. Портвейн добыл, но был жестоко избит местными ВИЗовскими пролетариями. Долго лежал без сознания, но вернулся все же с портвейном. Расписной, как яичко пасхальное, но в багрово-синих тонах.
Бодяги у меня не было, крепкий солевой раствор я, как фронтовая подруга, всю ночь прикладывала к лицу и телу Поэта.
А где-то около шести утра в двери постучали. Я наивно пошла открывать, вся такая, необутая...
Два дня мы спали втроем, на софе. Вернее, софа была уже пропита, спали на кроватной сетке (бомжи и бомжихи!)
А потом Жена вдруг взяла и уехала, а Поэт начал выходить из запоя, а потом тоже уехал на Алтай, к маме, огороды копать...
Но и это был не конец истории.
Вяло-текущий роман длился еще пару лет, с приездами-отъездами, встречами-разлуками, с ведрами портвейна. Ну, и с поэзией, естес-но, как без нее в печальной прозе нашей жизни.
А кончилось все прозаически-бедно. Я вдруг проснулась словно бы.
"Истеричные девочки, типа Ассоль,
Кромсающие паруса...
В души их капитанов вошел алкоголь,
Как в огород коза..."
Проснулась, когда поняла, что уже полсотни раз слушаю одни и те же стихи, одни и те же завораживающие истории, и сценарии наших встреч остаются неизменными - вот я уже живу в Москве, вот сильно изменились и я, и время - вот только сценарий встреч остался неизменным. Ну, и стало понятно, что столько мне уже не выпить, и портвейн я не люблю. И Поэта не люблю, как ни странно. И не любила, прости меня, Саша. В чертовне и чаду попойки еще не такое показаться может.
Но ты был нежен со мной, ты много дал мне (нематериального, но полезного моей душе). Я до сих пор благодарна тебе.
Ты был старше, свободнее, ты был действительно харизматичен, несмотря на победивший тебя алкоголь, мне так жаль...
И если ты еще жив, затерянный в переулках Патриарших, прости меня.
Сегодня я тебя люблю.