Быковское, разное (мат внутри)

[vbykov]

Уважаемые дамы и господа. Все что ниже будет написано оскорбит все ваши чувства прекрасного. Потому у кого чувство прекрасного не совместимо с нецензурной лексикой и проча нарушающее устои, выходите отсель от греха подальше.



Итак, в чате анонсировал Коэльо. Многие его не читавши посмеивались, а я, читавши, в свое время вынес себе мозг. Предлагаю краткое изложение. Изложение я писал лет десять назад, своему товарищу Евгению. Править ниче не будет. Рецензия так и называется "Жене о Коэльо"

/На берегу Рио-Пьедро села я и заплакала/

Женечка, никогда, никогда, никогда не читай Коэльо. Никогда! У меня был нервный срыв. Серьезный. С истерическим смехом, в котором не было ни капли веселья. Зайцев не знал, что со мной делать. Он очень сильно перепугался, Женя. Как-то мы с ним вместе смотрели художественный кинофильм. Комедию. Американскую. Молодежную. Там группа афроамериканских студентов весь фильм пукала, а под конец раскопали труп Франклина и накурились им. Йо. Смешно. Коэльо по части взрыва моих мозгов превзошел даже этот шедевр. Потому что там был еще Бог. Точнее дева Мария. Слава этому самому Богу, что она померла раньше, чем родился Коэльо. Иначе б она застрелилась раньше, чем родила своего Первенца. Жители Иерушалима лешились бы зрелища на Голгофе и пошли бы рубать римлян. Горы трупов, реки крови...
В кратце о сюжете. Жила была где-то в испанских захолустьях девочка Пилар. Был у нее мальчонка в корешах. Они весело играли, смеялись, любили друг друга, хотя еще об этом не знали. Доросли до совершеннолетья, мальчонка не будь дураком, почесал репу и сказал - ебись в сраку наш родимый Сьеро-Каменогорск и, блядь, ёбанный его И-Мобайл, в общем кройся все тут тройным дрыном и разьебись до основанья. Весьма достойное заключение.
Умотал нахрен с родного захолустья, мир посмотреть да себя показать. Бухал, девок драл, башки спускал, короче, вел нормальный, человеческий образ жизни, стал реальным, уважаемым пацаном. Пока с какого-то очередного перепою его не глюкануло с бодуна и он решил: "нехуй, блядь". Ну ладно бы он просто так вот подумал, но его проглючило до такой степени, что он забился в Бога верить. Вот веришь, нет, дорогой ты мой Евгений Петрович, но это уже по ходу клиническая картина такая. Да. Я вот тоже с месяц бухал, а потом посмотрел с похмела (хватило же тяму!) Страсти Христовы. Ужасть! я чуть сам в церкву не пошел. Видимо этот перец бухал не месяц, а минимум три, потому как он и в самом деле пошел, о чем и поведал в письме подруге детства. Так и написал:

"Все, блядь, зашился к чертовой матери. Пришла ко мне дева Мария с утричка и сказала: "да скоко ж можно бухать-то уже, иезуит ты эдакий?!", а я ей: "ну а хуля ж делать?", а Она: "Побойся Бога! Побойся Бога! Хуля ему делать! Завязывай бухать!", и взмолил я тогда деве Марии: "но как, Приснадева, алчу света, но как?!", "да через косяк, - ответила мне Дева Мария, - зашивайся и вали в церкву, там клуб анонимных алкашей под тип тебя антихриста окаянного".

Типичный дилирий, Енюшенька. Дева Мария к нему теперь часто приходила. Даже после того как он бухать завязал, записался в секту и агитировал всю Испанию вступить в Белое братство. "Не бухайте", - кричал он с кафедры пастве, - "не курите, не дрочите, в казино не ходите, Красную Плесень не слушайте, голосуйте за Путина, да прибудет с вами благодать божья".
Крыша текла всеми тёклами все сильнее и сильнее, пока ее окончательно не прорвало и чувак для пущего загона зачитал Набокова, Лолиту, вспомнил, что и сам он любил в детстве Пилар и что воспоминания енти ему подымают хер сильнее виагры, хотя после зашивки и курса прозака его и домкратом не поднять было. Пришла Приснадева, увидела все это безобразие и заяснила парню, что все это от лукавого. Наш герой написал письмо своей Лолите – приезжай на молебн в столицу. Лолита собрала монатки и поехала. Пока ехала думала: "хера я еду, епсти меня он один хуй теперь не будет". Но все равно ехала. Вишь оно как, Женя. Надежда. Да, надежда живет всегда. Казалось бы и надеется уже не на что, что жисть закончена, ан нет, чувствуешь, нутром чувствуешь, что выход есть и он действительно есть!
Чувак как ее увидал, так взрывом яиц ему башню снесло окончательно и уже видимо бесповоротно, потому что он стал заряжать такую хуйню, что я начинаю подозревать, что Коэльо перед тем как енто сочинять пустил по вене кетамина куба три не меньше. Я пожалел, что зашился. После этой книжки надо уходить в реабилитационный запой. Мало того, что чувак заряжал про Бога, он на этом же основании выебал эту Пилар. Точнее это дева Мария его на оное сподобила. Он пришел к Приснадеве и говорит: "Что мне делать с подругой детства, пресвятая дева Мария?", а Приснадева ему: "Вот ты заебал меня уже в хламину! ну а хуля с ней делать, ну че ты как маленький, еби ее и да прибудет с вами божья благодать", а он: "Как, вот так просто и ебать?", "ну конечно просто, хера тут усложнять-то, только помолитесь сначала". Воздали они славу Господу и предались пореву. Поролись три дня и три ночи, в конец хер у парня задымился и он убежал в горы, в Альпы. Забрался на саму верхушку, содрал с себя трусы и засунул раскаленный болт в снег. Полальп растопил к святому Хуану пока остужал.
Чувиха просыпается - парня нет. "Вот же сука, - думает, - оттрахал и убежал", и давай его искать подлеца, что бы пробить ему с левой. Залезает на Альпы, а тот стоит весь уже отмороженный и чо-то бормочет. Как выяснилось позже это он опять с девой Марией совет держал. Чувиха посмотрела, посмотрела, плюнула в сердцах: "А да ебись ты на хуй, мудило повернутое". И упиздовала домой. И как это обычно оно у баб бывает, сначала нахуй чувака пошлют, а потом жалеть начинают, но хуй при этом признаются в этом, не говоря уж о том, что бы позвонить, извинится, мол, хуйня вышла, бла-бла-бла, нет же, они будут подружкам плакаться, дневнички писать, Коэльо читать и упорно работать. Эта тоже села на бережку Иртыша, достала лэптоп и давай строчить в ливжорнал: "ёбана в рот, да на хуй ж я так себя повела, теперь он деву Марию будет ебать, а про меня ведь даже и не вспомнит, что же я дура наделала". А тут появляется чувак с пузырем Столичной, довольный до невзъебения. "Мне, - грит, - дева Мария разрешила расшиться, сказала, что ёбарей ей и так хватает, мол, пиздовал бы ты, Гумберт, к своей Лолите и трахал бы ее, ибо на то воля господня, а потому я здесь, собирай шмутье, поедем в казино".

Счастливый конец.

 

[vbykov]

/Вероника решает умереть/


Здравствуй, Женя.
Я тут для встряски зачитал еще одну книжку Паши Ковалева. Шедевр называется "Вероника решает умереть". В анотации читаем: "...прекрасная и одобрящая, придающая силу книга". Зайцев предупредил перед тем как я открыл первую страничку, что любой намек на истерику и он вызывает психушку. Заебал я его своими опасными экспериментами над собой.
Я раскрыл книжку в середине и первое предложение какой-то там главы начиналось очень прекрасно и одобряюще: "хочешь я тебе сделаю мастурбацию?". Я вышел покурить. Вернулся, взял произведение и заперся в туалете от греха подальше...
Жила была в Словении девушка, как нетрудно догадаться звали ее Верка. Заебало ее все, да так заебало, что сказала она себе: "Ну чо за жисть такая ебанутая - с утра на работу, вечером к ёбарю, по выходным кабаки, нажиралово, в понедельник опять на работу и опять к ёбарю и так по кругу. Хуля дальше? Ну женится на мне ёбарь, ну нарожу ему футбольну команду, стану жирной коровой, выйду на пенсию и до конца дней своих буду голосовать за Зюганова, нахуй, нахуй". Набрала она себе оскорбинок и нахавалась ими.
Открывает зыры свои, смотрит на ебло, что перед ней маячило и пиздит такая: "это нахуй Рай, а вы добрый, добрый Ангел, да?", а ебло в ответ: "не бля, милочка, ни хуя, это ебать ад, а я злой, злой демон и ща тебе в жопу всандалю три куба галоперидола, гыгыгыгыы". "Ну ёёбана в рот, - провыла Верка, - давай ты мне лучше хуй в жопу всандалишь и отпустишь нахер отселя?", а демон и отвечает: "Не положено. К тому же ты уже неделю тут лежишь и успела три раза обосраться".
Спустя неделю, Верку, с жопой на которой места живого не осталось выпустили в общую камеру. "Ах вы пидоры гнойные, - кричала Верка на всю желтую палату, - ах вы уебки ахтунговские, пиздец все равно нахуй вздернусь". Так всех заебала, что пришел дохтур и грит ей: "да ты дура один хуй через неделю оттопыришься, мотор у тя слабый, а ты его еще и оскорбинками клинанула конкретно, на одном галоперидоле и держишься, но он дорогой и нам заебно его на тя тратить, так что потерпи неделю, а потом тебе пиздец и так". После этих прекрасных и одобряющих слов Вичка успокоилась.
Ночью она проснулась и пошла поссать и тут запреметила черный фортепияно. "Во, бля". Села за него и давай собачий вальс хуярить на всю округу. Все к чертям ухи позатыкали. Кроме Эдика. Эдик был шизиком. Подошел к ней, лыбиться и мычит как Герасим: "ыыыыыыы". С тех пор они закорешились. Вичка ему втирала о том как ее все заебало, а тот ей в ответ: "ыыыыы".
"Пиздатый ты чувак, Эдик, - заметила как-то раз Вичка, - я тебе даже разрешаю потрогать мою письку". А дальше, Женя, я читал и охуевал. Волосы дыбом вставали! Я несколько раз изучил обложку на предмет наличия надписи: "до 21 года". Вичка закрыла пианино, подошла к Эдику, сняла с себя труселя и, цитирую дословно, "нежно взяла его руку и положила на свой лобок". Эдик произнес новый звук: "гыыыыыыыыыы". Значит картина: психушка, ночь, стоит голая телка, одетый чувак, рука чувака на манде у телки. Стоят они полчаса неподвижно как изваяние Зураба Цирретелли. В конце концов до Вички доходит, что чувак не совсем втыкает чего ей от него надо и давай она дрочить перед ним. Полкнижки дрочила, Женя! У меня глаза на лоб полезли, а они у меня ко многому привычны. Дрочила на Ленина, на дворника, на Борю Моисеева во всех позициях каких даже и представить сложно! У меня челюсть отвисла, Евгений батюшка ты мой Петрович! "Она почувствовала искушение подержать член Эдуарда, который находился прямо перед ее лицом... она воображала себя царицей и рабыней... в своем воображении она занималась любовью с белыми, черными, желтыми, гомосексуалистами, царями и нищими. Она принадлежала всем и каждый мог делать с ней что угодно". Обдрочилась вся в хламину. Потом посмотрела на Эдика и сказала: "я тебя люблю". Эдик опять сказал "ыыыыыы" и показал на пианину. Эдика больше вставлял собачий вальс.
Но не так прост был Эдик, ух не прост! Эдик хоть и был больным, но вовсе не шизиком. Енто он притворялся. На самом деле, чувак все осозновал и даже пиздеть умел не хуже нас с тобой. Когда открылась ента тайна я просто восхитился сообразительностью чувака раскручивать баб. Ну а хуль. Прикинулся дурачком, блядь, мол, ни хуя ты не всекаешь в происходящее и лицезрей как с усыпленной бдительностью чувихи у тебя на глазах всякую хуйню с собой делают. Ай да молодца! Но не выдержала душа поэта, а точнее художника-экспрессиониста, признался он в этом Вичке, когда та сказала, что вот остались последнии часы до ее пиздеца. Чувак возьми да и ляпни: "Я нахуй все вчера видел как ты дрочила. Да. Мне понравилось. Я хочу тебя нарисовать. У меня в хибаре есть кисточка и краски, давай туда убежим, ты будешь дрочить, а я тебя в это время рисовать". И они убежали. Больше их никто не видел. А дохтур почесал репу и сказал напарнику: "А пиздато я прикололся, что чувиха сдохнет?". А напарник: "Да вас, светило, хоть ща в "Смехопанораму".

Счастливый конец.

 

[vbykov]

/11 минут/


Кто сияет светом белым? То не ангел ли в ночи? Не роса ль блестит во мраке? Не свеча ль дрожит во тьме? Нет, ни ангел, ни роса, ни свеча, ни три рубля – то Коэльо с книгой новой посетил меня, друзья.

Незнайка с балалайкой.​

​

Зачитал я книжечку под названием «11 минут». Настоящее ее название «Ёбля». Короче, Женя, соси хуй, коэлить я тебя не буду. Соси хуй – это самое страшное, что можно придумать, не считая того, чтобы быть закоэлиным. Это чтобы ты осознал все масштабы этого изврата и понял как сильно я о тебе забочусь, бережно и трепетно оберегая от всяких непотребств. К тому же я тебя уже зафрейдил, а мешать фрейда с коэльо, это тоже самое, что пить вечером холодный сладкий кофе с тёплым соленным салом. Хотя есть и такие гурманы. Папенька мой к примеру. Но он личность выдающаяся, с большим чувством юмора – после 30 лет вождения самолетов забил на них хуй и пошел в сантехники.
Почему именно одиннадцать минут? И чтобы это могло бы значить, - верно спрашиваешь ты себя. А вот подумай, Женя, подумай, что можно было бы сделать за 11 минут? У меня были следующие варианты:
1. Выкурить сигарету «Медеу»
2. Скачать с мыла очередную порцию спама
3. Попасть ключом в замочную скважину после Зайцевского дня рождения.
Лох я линейный, Женя! Ни один из вариантов не оказался верным. Надо было взять звонок другу, т.е. тебе и ты бы меня враз бы просветил, что енто среднее время коитуса, то бишь ёбли. Хотя я хуй его знает, я в отличие от Коэльо с секундомером не сидел и не засекал, может от того он и великий писатель, а я на задворках литературных помоев пропитание себе ищу, но мне как-то казалось, что непосредственно на фрикции времени уходит все же меньше, а если со всеми предварительными лобзаниями то напротив больше. Может тут дифферинциальный фактор по транскультурному признаку вступает в силу, хуйбызнал. Ну да поебать – одиннадцать минут, так одиннадцать. У Пелевина последнее произведение называется «Священная книга оборотня», потому как оригинальное название «А Хули», показалось «непристойным даже для нынешних барыг от книготорговли», хотя вроде как это имя главной героини китайского происхождения. Тут, пожалуй, та же ситуация. Книжка называлась «Ёбля», но издатель, видимо, не пропустил. Потому, я так понимаю, Ковалёв и ввел этот эвфемизм «11 минут». Мы же оставим оригинальное название автора – «Ёбля»…. Во, бля!!!!! Ты не поверишь, но вот именно сейчас, в сей самый момент, - нет ну скажи потом, что нет высших сил, - заиграла по радио стратегическая команда российской поп-сцены группа Пропаганда, и девочка, голосом с закосом на Владимира Ульянова, выдала другое время – 5 минут! Пять, Женя! Ебанные бразилосы, чо они там растягивают-то, нах! Все, блядь, я теперь вместо резинки буду с собой секундомер носить. Можно даже для этих целей приспособить профессиональную шахматную доску. Видимо Колмагор так в свое время с Наташей и делали. Тогда понятно в какие шахматы они там полгода по ночам играли. Мы просто не догоняли. Они уже тогда, видимо зачитали Ковалева и послушали Пропаганду, и задались этим вопросом. Но да мы отвлеклись. Итак.

Паша Ковалев, «Ёбля», краткое изложение сюжета.
Жила была проститутка Мария. Вот именно так и начал, Женя, это не я переиначил на свой манер, так и начал: «Жила была проститутка Мария». Я его хуй знает, является ли эта Мария той самой Девой с которой чувак из первой книги советовался постоянно, но если это так, тогда все становиться на свои места.
Вощем, будучи еще в нежном пуберте и живя в своей Бразилии, шла она как-то в школу с мальчонкой, который ей очень нравился. И мальчонка попросил у нее ручку. Тебе покажется может это странным, но именно этот факт стал решающим в будущем профопределении героини. Непонятно тебе, но не мне. Ведь я читал Фрейда. И сразу же понял какое колоссальное значение приобрела в пубертатном возрасте для девочки Марии просьба об этой самой ручки, с ее продолговатой формой и способностью испускать вязкую формацию, пусть и черного цвета. Она убежала. О чем потом постоянно жалела. К пятнадцати годам дева налилась формами и научилась дрочить. Этому я не удивился, у Коэльо все бабы дрочат. Дрочащая баба для него как для Толстого Наташа Ростова, пляшущая под балалайку, даже больше! Для Паши Ковалева бабская дрочка – вобще нечто сокральное, а учитывая религиозность Паши, то даже священное. Не отдаваясь плотским утехам с мужчиной Просто Дева Мария становится как бы сопричастна Пресвятой Деве Марии и в ней раскрывается этот светлый образ богородицы. То есть, по замыслу автора, как я его было понял, дрочащая дева по сути преисполнена божей любви и на нее во время этого сложного метафизического акта нисходит благодать Его и безгреховность. Но все оказалось не так. Неправильно я Пашу понял. Дрочила Просто Мария потому что первый ёбарь впендюрил ей без клиторной стимуляции оральным способом. Когда это все сложилось воедино – просьба о ручке, невнимание к клиторной стимуляции, ясно стало одно: мужики – козлы, и в Машкином мозге возник блистательный план – поехать в Швейцарию и танцевать там за бабки. Где-где связь! А вот, Женя, не все тут так линейно как у Жюля Верна. Остановилась она в маленьком захолустном городке с ебанутым названием Женева (вот куды тебе нужно было ехать, был бы ты у нас самый что ни на есть женевский Женя). Стала плясать (тут уж параллели с Толстым вообще явно прослеживаются). И все бы ничего, но в один прекрасный день, чувак, увидев как она танцует самбу, воскликнул: – заебатая ламбада! Вот Машка все могла простить человеку, даже отказ в клиторной стимуляции, но вот чтобы так своим невеждеством поглумиться над милой сердцу Бразилией – не в жисть. Окончательно обозлившись на всех мужиков бросила она танцы и пошла в проститутки. Мне эта бабская логика всегда мозги взрывала. Почему обозленные на мужиков бабы идут в проститутки? Банкиры б такие были – опоносишь его, а он тебе в отместку бабла бы отсыпал лукошко.
Короче пошла она на улицу Бернскую (это чтоб ты знал куда идти если и в самом деле в Женеву соберешься). Заходит в шлюхохауз в отдел кадров на собеседование. Чувак ей:
- Диплом есть?
- Нет
- Опыт работы?
- Нет
- Почему канализационные люки делают круглыми?
- Ты б еще спросил почему пизду такою делают.
- Принята. Испытательный срок – 3 месяца, договор, печать – в канцелярии, - и обращаясь к филлипинке с интригующим именем Нихуя, - простажируйте студентку.
Нихуя залечила Марии, что самое сложное в этом деле отказаться от бухла, что клиенты предлагают. Выдала ей должностные инструкции, а также видеолекцию немецких бизнес-тренеров - наглядный материал по работе с клиентами.
И начались серые трудовые будни. По вечерам Машка захаживала в библиотеку, брала букварь, образовывалась. Да так ее букварь торкнул, что давай она такую философию, Женя, толкать, что иным ницшам и не снилось. И главное философию она толкала именно в тот момент, когда ее перли, и чем сильнее ее перли, тем все более и более усложнялись философские конструкты. Вот, положим, делает она минет и думает: «В чем же содержание понятия «бытие»?», а когда ее уже анально сверлят она взбудораженная от озарения восклицает про себя: «Ах, ах!! Понятие «бытие» бессодержательно!!». Чуваки думали, что она кончает, а потому чем больше Машка образовывалась и проникала в тайны бессодержательного бытия тем все больше ширился круг ее клиентов, не смотря на то, что сам по себе секс Машку не интересовал вообще. Но она поставила для себя задачу написать диссертацию по опровержению категорического императива Канта, потому как во время того как два чувака разом впендюрили ей по самые гланды, она поняла, что императив этот вовсе не категорический, потому как, потому как… вертелось в ее голове, третий чувак дал ей на зуб.. потому как он не работает в условиях квантовой неопределенности! Взрыв!
В общем, Женя, осталась она на этой временной работе, не смотря на то, что работа была неинтересная, не сказать, что пыльная, не сказать, что сложная, но просто, неинтересная, рутинная. Как и большинство других работ. Это не я сравнил проституцию и то, чем ты занимаешься, Женя. Это Коэльо, устами этой Машки. Я потому и не стал тебя коэлить, чтобы ты еще больше не расстраивался. Короче, машкин план был предельно прост – год отработать, защитить доктора философии, вернуться в Бразилию и выращивать на ферме свиней до конца своих дней.
Но не тут-то было! На горизонте замаячил кто? Правильно, наш старый знакомый из психушки, художник-экспрессионист Эдик. Правда тут он сменил имя на Рафика, но суть осталась все та же – извращенец как и вся прочая богема. С Машкой они познакомились в кафе. Дело было так. Машка зашла в кафе, а Эдик, он же Рафик, как ее увидел так и залепетал свое привычное – «ыыыыы». Машка - не Верка, сказала ему: «пошел нахуй». Тогда Эдик, он же Рафик выродил такую фразу:
- Ты чо фосфорам обмазалась?
- С хуев ли?
- Светит от тя, бля…
- И чо?
- Я так разумею, раскинув мозгами, что это твоя светлая и чистая душа источает это божественное сияние?
- Пошел нахуй.
- Давай я тебя нарисую?
- Без трусов?
- И без носков.
- Пошел нахуй.
- А хошь самогону закажу?
На этом и поймал он Машку. Машка еще сомневалась. Но потом не смогла совладать с собой. «Ну ладно, ничего страшного, я же не на работе, пропущу уж одну».
- Хуй с тобой. Только я без огурца не буду.
- Я тебе даже стакан Боржоми возьму!
- Бля, дай еще беломору и можешь меня рисовать сколько влезет даже без трусов.
- А без носков?
- Пошел нахуй.
Так между ними завязалась тесная дружба, а когда дева Мария призналась, что она шлюха, он, как и полагается любому порядочному художнику-экспрессионисту, в нее тут же влюбился. Легкий налет трагичности накладывал на эту романтическую историю тот факт, что сам Эдик, он же Рафик был импотентом. А потому ёблей они занимались как в том старом фильме, который я смотрел в детстве. Назывался фильм, если мне память не изменяет, «Кокан». Сюжет уже не помню, помню лишь, что инопланетные гости посетили нашу планету. И одна такая гостья научила местного чувака бесконтактному сексу. Они голожопыми стояли в нескольких метрах друг от друга и каким-то неведомым образом, может bluetooth к писькам прицепили, совокуплялись. Технология видимо была взята на вооружение в женевских шлюхохаузах, так что Машка и Эдик, он же Рафик вполне решили проблему без виагры. Машка тоже влюбилась в Рафика. Но ей не давал покоя этот bluetooth, коннект был совершенно неустойчивым! А потому она приняла таки решение пиздовать в родную Бразилию, где все коннектяться по старинки. Эдик как узнал, что чувиха решила свалить сразу же выздровил и оттарабанил ее фул-контактом по самое нехочу. Но было уже поздно. Верка купила билеты на дирижабль с пересадкой в Париже, и терять 30% стоимости при возврате не хотела. Села на борт и полетела.
Любовь, Женя, любовь. Что она творит с людьми, что делает. Безумит она нещадно, и слепит, пленя в страсти своей. Не выдержала и на этот раз душа художника-экспрессиониста. Бросил он все и полетел за ней в Париж. Находит Машку в аэропорту и говорит:
- Мария, любовь моя, я принял решение, я не могу без тебя, не могу, я люблю тебя. А потому, потому… вот..возьми..твои 30% стоимости билетов.
У Машки прыснули слезы (и у всех кто в этом месте читал, включая меня самого тоже):
- Я знала, я верила, возлюбленный мой. Я вся твоя, вся твоя, бери меня, бери прямо здесь, владей мной, делай со мной все что хочешь!
- Все что хочу? - он достал листок, кисточки и краски, - снимай носки.
- Пошел нахуй

Счастливый конец.

 

[vbykov]

Возвращение​

Моей нелепой любви к психушкам посвящается.​

Лев Семенович Выготский не любил ни своего имени, ни своего отчества, ни, тем более, своей фамилии. Именно за то и не любил, что в своем знаменитом сочетании они как бы в насмешку выставляли его пусть и неплохие, но все же посредственные успехи по сравнению с известным тезкой. То же самое должно быть испытывают дети замечательных людей, слава отцов которых не помогает, а напротив мешает раскрытию их собственной не такой замечательной сущности. Хорошо еще если при всей своей ординарности они оказываются людьми смиренными и непритязательными, но совершенное личное несчастье постигает детей, если от гения отцов достались им крохи таланта. Если гений – это бремя, то это и бремя детей гения. Бремя тем более тяжелое, что лежит на плечах хрупких. Штанга мирового чемпиона-тяжеловеса не по плечу его сыну, но иным весом сын не привлечет ничьего внимания, каковое, возможно, привлек бы, не будь он этим самым сыном. Но если это и несправедливо, то вдвойне несправедливо страдать от славы другого человека, с которым тебя роднят не кровные узы, а одно лишь и только имя. Лев Семенович сперва было польстился, узнав о существовании этого своего тезки и, учитывая, что сам питал интерес к науке психологии, решил пойти по тем же стопам, стать если и не Моцартом в психологии, то хотя бы Бетховеном. Впрочем, уже через год обучения в томском медицинском университете все подобные мечтания были разбиты о реальность и превратились в лужицу раздавленного тщеславия, которое словно плохое домашнее вино с годами не улучшалось во вкусе, а, напротив, кисло и превращалось в уксус, отравляя самого горе-винодела, пьющего его с известной парадоксальной настойчивостью по одному лишь тому обстоятельству, что оно свое. К счастию Льва Семеновича у него хватало благоразумия не слишком часто откупоривать эту бутылку, интоксикация была настолько слабой, что в один прекрасный день он с некоторым даже удивлением обнаружил, что у него теперь есть диплом врача-психиатра. К этому моменту мысли перебраться в столицу России окончательно стухли и он решил основаться в столице Сибири. В Новосибирске он на удивление легко смог устроится в городскую психиатрическую клинику. Такая «удача» (именно в кавычках он это слово и заключал всякий раз, когда его поздравляли с этой удачей) была теми же крохами с барского стола, что и его «талант» (который он теперь тоже непременно с каким-то упоением заключал в кавычки). Именно с такими мыслями и настроениями Выготский Лев Семенович и приступил к работе, пребывал в них и сейчас, первый раз вступив на ночное дежурство.
Без особого участия принимал он немногочисленных ночных пациентов, формально опрашивал их, заполнял карточки. Привели совершенно поникшую женщину, которая до того не могла дома оставаться, что стала названивать всем своим знакомым и родственникам, но то ли никто ее брать к себе не хотел в столь поздний час, то ли еще что - Лев Семенович толком не понял, да особо и не вникал, - но в итоге женщина позвонила в милицию и уже только после того как и там трубку повесили, решила обратиться сюда, просто на ночь, переночевать, пока не приехал с ночного дежурства муж, записку которому она оставила и в ней же и сообщила, что «не могла спать, уехала в психушку»
- А кем муж работает? – спросил Выготский
- В охране казино, - ответила женщина
Льву Семеновичу вдруг представилось, что он приходит на утро домой и по аналогии обнаруживает записку от жены: «Не могла спать, уехала в казино». Впрочем, жены у Выготского не было, потому место на ночь женщине он дал совершенно спокойно.
Привезли мальчонка лет десяти в крайне возбужденном состоянии. Мальчонка никого не слушал, кричал, что зарежет кота. Ему вкололи успокоительного и унесли в палату. Вскоре привезли и самого кота также в крайне возбужденном состоянии. Место коту Лев Семенович не предоставил, но успокоительного так же распорядился впрыснуть. А вот загрызенному этим котом попугайчику, по факту чего мальчонка кидался на кота с ножом, уже ничем помочь было нельзя:
- Нет, нет, говорю же вам, нет у меня такого лекарства, чтобы вашего попугайчика оживить. Все-то вы от психиатров чудес ждете, - раздраженно буркнул он родителям мальчонки, которых с такими просьбами, по мнению Выготского, самих впору класть в психушку.
Следующие полчаса прошли спокойно и тихо, так что Лев Семенович даже начинал позевывать. Со скуки он стал рассматривать обшарпанные стены своей коморки. Неожиданно к нему в голову проползла горькая мысль, что все следующие двадцать-тридцать лет своей жизни он так и проведет среди этих обшарпанных стен. Ему стало чрезвычайно жалко себя. Можно было бы, конечно, - рассуждал он про себя, - бросить психиатрию и наняться менеджером в какую-нибудь контору. Россия - страна безработных и менеджеров. Другие специальности в ней - вырождающаяся редкость, и, следовательно, людей ими занятыми иначе как выродками не назовешь. Но Выготский осознавал, что ничего иного, как быть этим выродком ему и не остается. И дело тут даже не в профессиональной гордости, уж чего там перед собой кривляться, а в том, что ничего иного он делать не умеет, да и не хочет. Следующая мысль, ждавшая свою очередь и имевшая своим аморальным намерением добить молодого психиатра, заключалась в том, что собственно и в самой психиатрии он толком ничего не умеет, и что вернее всего и не хочет. Но планам этой подлой мыслишки помешало то обстоятельство, что к Выготскому вновь привели очередного гражданина, и ей пришлось до поры до времени затаится в одной из извилин врача.
А между тем гражданина представили ни много, ни мало как писателем Достоевским, о чем он, по свидетельствам приведших его милиционеров, непременно всем сообщал на ЖД вокзале и так докучал своей назойливостью решительно всем вокруг, что позвали, наконец, милицию. Рассудив, что малый явно не в себе, смекнули привести его сюда, благо не далеко. Документов у воскресшего писателя не было никаких, где живет не говорит, требует вернуть ему все рукописи, по его же словам, для того чтобы сразу же их и сжечь.
- Вы хотите, чтобы я его убедил их не сжигать? – съехидничал Выготский
- Ну отчего же, если это его рукописи – пусть жжет, главное, чтобы по вокзалу не бродил, - усмехнулся милиционер, с тем и вышел. Но через несколько секунд вновь заглянул в дверь и уже серьезным тоном добавил: «Если выясните у него кто он, дайте знать», после чего ушел уже совсем.
Лев Семенович осмотрел приведенного. Вид того был неприглядный, одет бедно, отросшие волосы, сильная небритость переходящая уже в статус усов и бороды. Он стоял перед Выготским с видом булгаковского Иешуа. «А я, выходит, – Пилат», - мелькнуло у Льва Семеновича. Он усмехнулся, достал чистый бланк, начал было заполнять формуляр, затем остановился и еще раз внимательно посмотрел на гражданина:
- Значит Достоевский?
- Как есть Достоевский и есть, - с готовностью ответил гражданин, - Федор Михайлович собственной персоной, автор «Преступления и наказания».
Выготский указал ему на стул. Гражданин сел.
- Занятно, занятно, стало быть и «Идиота» вы написали? – улыбнулся доктор
- И «Идиота» стало быть я написал, - с еще большей убежденностью известил гражданин, - совершенно точно могу вам это объявить и во всех подробностях разъяснить.
- Разъясните, конечно – ухмыльнулся Лев Семенович, разваливаясь в кресле.
- Сразу же после «Войны и мира» и принялся писать «Идиота», как раз сразу же, ни минуты, без устали, знаете ли, без устали, все писал и писал…
- А вы и «Войну и мир» сочинили? – засмеялся Выготский
- Как же было не сочинить? – серьезным тоном ответил небритый Достоевский
- А, позвольте, - перенимая его тон, начал Лев Семенович, - а вот, ну хотя бы «Гамлета».. «Гамлет» не ваших рук дело?
- Не моих, доктор, вы как будто бы не знаете сами, что «Гамлета» Шекспир написал.
- То есть так вот прям и Шекспир? – изумился Лев Семенович
- Совершенно уверенно могу вам об этом сообщить, потому как сам лично Шекспиру эту идею и подал.
- Так идея таки ваша была? – подмигнул ему доктор
- Несомненно, так же как и Гоголю намекнул на «Мертвых душ». Мы, знаете ли, очень дружны были с Гоголем, «во глубине сибирских руд..» и все такое. Идей много было, а времени мало, приходилось друзьям поручать, но да вы сами должны понимать, доктор
- Очень хорошо понимаю, Федор Михайлович, очень хорошо. Вы и так оказались на редкость плодовитым и талантливым, я бы даже сказал гениальным…
- Гений, юноша, - покровительственно и одновременно горько заметил Достоевский, - не счастье, а скорее бремя, крест, мой трудный ребенок
- Хорошо, ну а год-то сейчас какой по-вашему? – задал Лев Семенович стандартный вопрос
- Тот же что и по всему остальному – 2005 год, март месяц, про число, ваша правда, точно сказать не могу, - проговорил Федор Михайлович, - однако ж, согласитесь, что подобное незнание - не повод помещать человека в дурдом, - неожиданно заключил он и заметно забеспокоился. Лев Семенович спохватился и сделал самое участливое выражение лица:
- Совершенно не повод, и смею вас заверить в обратном, что вас сюда никто решительно не помещал, а лишь.. стало быть.. пригласили.. для беседы.. для беседы с вами, интересным человеком, к тому же писателем и, кроме того, тончайшим психологом.
Достоевский внимательно все это выслушал. Лев Семенович заметил это, а потому продолжил с еще большим рвением, правда, при этой импровизации постоянно путался в словах:
- Да! Именно тончайшим психологом! У которого нам самим следует многому поучиться, а потому вы здесь совсем не для того чтобы быть помещенным, как вы выразились до этого, но только лишь для того, чтобы помочь нам, чтобы быть консультантом, если так можно выразится, для того вы здесь и находитесь и ни для чего иного, - Лев Семенович было начал сердиться на себя за такую сбивчивую речь, но, заметив умилостивившийся взгляд Достоевского, совершенно сам успокоился и продолжил:
- Но вот только как вы сами абсолютно точно заметили год сейчас 2005, верно?
- Совершенная правда, - подтвердил Достоевский
- А город? Город вы знаете какой?
- Вы, доктор, явно не в себе, ведь совершенно очевидно, что мы находимся в Новосибирске, - обиделся воскресший писатель.
- Вам это очевидно?
- Как же это может быть не очевидно, если я сам собственноручно этот город и закладывал? – обиделся писатель пуще прежнего
- Вы и Новосибирск заложили?
- И заложил, сразу же после моей дуэли с Пушкиным его и заложил.
- Так и Пушкина вы укокошили? – не удержавшись, рассмеялся Лев Семенович
- Признаться, укокошил, - смиренно сознался Достоевский
- А за что, если не секрет?
- За то и укокошил, что Пушкин был подлец и мерзавец, Владимира Ленского продал, революцию продал и в платье в Париж убежать хотел как собака… собачье сердце.. да-да, это я про него и написал
- «Собачье сердце»? Да-да, понимаю, понимаю. Так а с какой целью вы Новосибирск-то заложили?
- А как же мне было его не заложить, если меня самого заложили? – возмутился Достоевский
- То есть? - не понял Выготский
- Заложили, заложили, что это именно я этого Пушкина грохнул, вы думаете откуда это милиция прознала?
- А она прознала?
- Да что вы из себя идиота корчите, доктор? Или вправду ничего не понимаете? Вы же сами видели как они меня сюда привели! Заложили, заложили, конечно, заложили, я после этого, каюсь, каюсь, слаб духом, после этого только Новосибирск и заложил. Но, право, Новосибирск должен простить меня… меня пытали.
- Кто вас пытал?
- Да а кто же у нас в стране пытает честных писателей? Я с вас смеюсь. Берия Лаврентий Павлович собственно и пытал.
- И что же он у вас выпытывал?
- Да ну известно что выпытывал. В каких я связях с Новосибирском, где бывает Новосибирск, с кем водится. Он мне пытался все скормить, что Новосибирск – японский шпион. Но я ему не поверил, не поверил. Не может быть, чтобы Новосибирск был японским шпионом. Вы согласны со мной? Ну как такое возможно?
- Совершенно невозможно, - с чистой совестью согласился Лев Семенович
- И я о том же… но мучили, долго мучили, и взял грех на душу, заложил я Новосибирск. Пропал Новосибирск. Сошлют его теперь в Сибирь. А ведь такой образованный, совершенно интеллигентный был друг и товарищ. Ведь сошлют, доктор, скажите, сошлют Новосибирск в Сибирь?
- Уже сослали, - мрачно заметил Выготский
- Я ведь, знаете, сам там был, в омском остроге…
- Это было, если мне память не изменяет в середине пятидесятых годов позапрошлого столетия? – встрепенулся Лев Семенович
- Память вам не изменяет
- Но скажите, Федор Михайлович, - как можно почтительнее произнес Лев Семенович, - простите мою так сказать необразованную неосведомленность, но в каком году вы родились?
- В 1821
- Замечательно, в 1821… сейчас, как вы сами же и признаете 2005 год, следовательно полных лет вам?.. – осторожно спросил Лев Семенович
- Тридцать восемь, - равнодушно ответил Федор Михайлович
- Да… все верно.. тридцать восемь, собственно так оно и выходит, - спешно согласился доктор.
Он постучал пальцами по столу.
- Ну да ладно, а живете-то вы где? – с деланной небрежностью спросил Выготский
- В сердцах людей, - сразу же ответил Достоевский.

 

[vbykov]

- Нда.. мой адрес не дом и… скажите, Федор Михайлович, а вас как-нибудь по другому когда-нибудь называли? – попытался сыграть ва-банк Лев Семенович, - Нет, я понимаю, - поправился он, заметив настороженность в глазах пациента, - конечно же, вы -Федор Михайлович, и в этом сомнений нет, но может быть кто-нибудь, в шутку ли или по незнанию… не называл? Может быть вы сами, ну конечно же специально, чтобы не догадались, по другим причинам, не назывались по другому, по другому имени и фамилии? Раньше, когда-нибудь раньше? А?
- Да зачем же мне называться другим именем, дорогой доктор? Я своим вполне доволен, - весело рассмеялся Федор Михайлович, - ну что вы погрустнели так? Но в самом деле, рассудите, какой смысл человеку называть себя по другому. Ну хотя бы вот вы сами бы этого для себя хотели?
- Хотел, - вырвалось против воли у Выготского. Он сильно помрачнел.
- Ну конечно же – каким-нибудь Львом Семеновичем Выготским, - пуще прежнего развеселился Достоевский
- Вот как раз им бы я и не хотел называться! – вышел из себя Выготский, впрочем, тут же остыл и пристально посмотрел на больного: - а вы, собственно, откуда Выготского знаете?
- Кто же не знает Льва Семеновича Выготского?
- Но все же как-то больше в профессиональных кругах, - растерянно проговорил Лев Семенович. Разговор совершенно вышел из-под контроля. Мысль о профессиональной несостоятельности злорадно прорывалась в сознание молодого психиатра.
- Совершенно напрасно вы так полагаете, - возражал между тем Федор Михайлович, - и таким образом даже и оскорбляете меня, ибо любой образованный человек знает Льва Семеновича Выготского… или вы, извиняюсь, считаете писателя Достоевского необразованным?
- Хватит! Ну какой же вы Достоевский? – вспылил Лев Семенович
- Самый что ни на есть…
- Ну с чего вы это взяли, чем же вы докажите, что вы Достоевский? – расписываясь в собственном бессилии, едва не кричал Выготский, - Вот что у вас в паспорте написано?
- Достоевский Федор Михайлович, - тихим и виноватым голосом ответил тот.
- А если выяснится, что там написано другое, что вы на это скажете?
- Да вы, доктор, спятили, как там может быть написано другое, если написано это?
- А если предположить, ну представьте, что там написано другое, - настаивал Выготский, вдруг зацепившись за эту случайную мысль, в мгновение превратив ее в план.
Гражданин посмотрел с задумчивой физиономией вверх, помолчал с несколько секунд как бы представляя что-то, после чего посмотрел на Льва Семеновича:
- Представил, - пожал он плечами.
- И? – подгонял Лев Семенович, - что тогда? Согласились бы, что вы не Достоевский? - произнес он, волнуясь, с такой надеждой, будто от ответа на этот вопрос зависила его собственная судьба
- Странные у вас вопросы, - забеспокоился больной.
- И все же, - не унимался Выготский
- Ну… согласился бы… - ответил тот неуверенно, как бы ожидая подвоха.
- Ну вот и отлично, - довольно заключил доктор. – А что до моих вопросов, то они отнюдь не странные: когда найдутся ваши документы и там будет написано другое имя, вы, надеюсь, не станете отпираться от написанного там? – спросил он с победоносным видом.
- Не стану, что я совсем ненормальный, - согласился прижатый к стенке больной.
- Очень, очень хорошо, - радовался доктор, потирая руки. Он весело смотрел на пациента. Осталось показать этому новоявленному писателю его же собственный паспорт. На лице замаячила улыбка. Вскоре, однако, сошедшая под действием одной, неожиданно возникшей мрачной мысли. Он не учел одного важного и досадного обстоятельства, а именно: как он собирается искать эти документы, если даже милиция этого сделать не смогла? А это по видимому была единственная реальная зацепка. Лев Семенович сильно погрустнел после скорополительной радости.
После некоторых раздумий, он заключил, что единственный выход из этой ситуации - выяснить где живет гражданин. Лев Семенович решил сделать это во что бы то ни стало. Вероятность успеха околонулевая, но другого пути нет. Он уже приготовился к осуществлению своей нелегкой задумки, но тут случилось престранное дело. Не успел Лев Семенович открыть рот, как сам гражданин вдруг неожиданно ляпнул:
- Но должен сказать, что мои документы решительно никуда не терялись, чтобы их искать.
- Где же они? – осторожно выдохнул доктор, опасаясь рассеять вновь повеевшую легкой дымкой надежду.
- С собой, - равнодушно произнес гражданин.
Полное изумление перекосило Льва Семеновича:
- Покажите… - сказал он сиплым голосом.
- Вот, пожалуйста, - и с этими словами гражданин вытащил документ, а именно паспорт, причем самый что ни на есть паспорт Российской Федерации.
Лев Семенович вытаращился на паспорт, догодался, наконец, взять его в руки, раскрыл и на первой же странице прочитал напечатанное черным курсивом:
«Достоевский Федор Михайлович».
Не веря своим глазам, а заметим попутно, что они в тот момент изрядно помутнели, он невольно перевел взгляд на фотографию: на ней, с нахальной очевидностью – физиономия гражданина, сидевшего напротив. Лев Семенович выронил паспорт, схватился за голову и извлек из своего рта сдавленный звук, неумелым описанием наиболее близкий к мычанию. Он был почти в агонии. Федор Михайлович молча наблюдал за ним спокойным оттенка любопытства с примесью сочувствия взглядом.
- Но почему же вы не предъявили паспорт милиции? – поднял воспаленные глаза Выготский.
- Опять к Берии? – ухмыльнулся Достоевский, - нет, спасибо.
Лев Семенович в бессилии замолк. Видя это, Федор Михайлович спросил:
- Ну.. вы убедились?
- Это ничего не доказывает, - отрезал Выготский
- Как это не доказывает? – изумился в свою очередь Достоевский, который так же расчитывал, что с предъявлением документа все закончится и недоразумения будут исчерпаны.
- Положим, в моем паспорте тоже написано, что я – Выготский Лев Семенович, однако ж….
- Покажите паспорт, - с серьезным видом тут же перебил его Федор Михайлович, оказывшийся и в самом деле Федором Михайловичем.
- Да пожалуйста, - и Лев Семенович зарылся в своей сумке, - пожалуйста, - повторял он, пока искал паспорт, - хе-хе, не сумневайтесь, покажу
- Покажите, покажите, - приговаривал Федор Михайлович
- И покажу, покажу, - рылся в сумке Лев Семенович. – Вот, извольте, - он протянул документ Достоевскому.
Достоевский раскрыл документ, посмотрел в него, посмотрел на Льва Семеновича, на документ, и вновь на Льва Семеновича, после чего закрыл паспорт и преспокойно вернул его обратно со словами:
- Рад встречи с вами, Лев Семенович.
Выготский опешил и несколько следующих мгновений не нашелся что сказать – таково опять было его смятение. Вид его сейчас был жалок. Он затараторил в отчаянии:
- Да я же не тот Лев Семенович, как и вы не тот…
- Да как же это не тот, если вот и в паспорте написано, что тот – расхохотался Федор Михайлович, который напротив казался более чем уверенным и спокойным - или вы уже и паспорту не доверяете? – как-то подозрительно подмигнул он Льву Семеновичу.
- Паспорту я, конечно, доверяю.. – растерялся доктор.
- Скромный просто, - участливо улыбнулся ему Достоевский, - это я понимаю. Я, знаете ли, тоже постоянно мучался раньше, мол, в самом деле ли я Достоевский, но всякий раз заглядывал в паспорт и удостоверялся, что именно Достоевский я и есть, и к тому же и Федор Михайлович. Однажды до того засомневался, что даже нашел свидетельство о рождении, но и там черным по белому было написано: Достоевский Федор Михайлович, и точка. Куда против документа попрешь?
Выготский тупо уставился на больного:
- Нет, нет, погодите, - забормотал он, - это просто совпадение и не более того.
- Вы кто по профессии? – неожиданно спросил Достоевский
- Психиатр, - ответил потерянный доктор
- А когда были тем Выготским?
- Психиатр, - безвольно повторил тот
- Ну вот видите… - подмигнул Федор Михайлович Льву Семеновичу, умиляясь чему-то такому, что было ему известно и очевидно
- Нет, нет, нет, хватит мне голову дурить, - пытался выбраться из абсурдной ловушки Лев Семенович, - что значит «когда был тем Выготским», никогда я им не был, я просто пошел по его стопам, и ни мало тому способствовало то, что я оказался его тезкой, вы понимаете?
- Как это так?
- Да вот так это так, - ему наступили на больную мозоль и потому заговорил он с жаром, даже в захлеб, - Выготский – величайший ум, я грезил им, я зачитывался им, я хотел быть как он, ведь столько мыслей, кроме того, понятных мне мыслей, каждый раз я читаю его и поражаюсь – как, как возможно было так выразить то, что и в моей же собственной голове вертелось, выразить точно, выразить просто, мне все время казалось, что ну вот оно, вот она самая суть, и как же мне самому в голову это не пришло…
- Не пришло? – подлил масла Достоевский
- Да пришло! – взорвался доктор, - В том-то все и дело, что пришло, ведь совершенно очевидно, Федор Михайлович, что речь она и есть, собственно, выражение мысли, что без нее, без речи, и вовсе бы не было этой самой мысли, ведь мысль сама, абстракция возможно лишь в том самом случае, когда есть речь, когда эту штуковину, - он хлопнул по столу, - можно назвать «стол», и когда вон ту штуковину, - он показал пальцем на маленький столик без ножек, - тоже «стол», но если бы не было бы этого слова, не было бы слова «стол», то как бы мы могли собственно объединить их, ведь при всем их различии…да что об этом говорить, - спохватился вдруг он, поймав себя на том, что несет все это ни к селу, ни к городу, ни к месту, ни ко времени…
Доктор попытался успокоиться. У него тряслись руки и дергалась нижняя губа. Он сделал глубокий вдох. Достоевский смотрел на него восхищенными глазами:
- Я ничего не понял, кроме того, что вы показали на два стола.
- Да в том-то и дело, - вновь закипел психатр, - что за этой очевидностью никто не понимает очевидности еще большей, именно той о которой и говорил Лев Семенович!
- Никто не понимает? – переспросил Федор Михайлович
- Да, никто не понимает, только вид делают, - сорвалось у доктора
- А вы понимаете? – не унимался больной
- Я? Я понимаю, - неуверенно ответил доктор
- То есть вы один лишь и понимаете? – вел куда-то больной
- Ну… может не один, - обессиленный доктор нутром чувствовал ловушку, но понять ее был не в силах
- Не скромничайте, не скромничайте, - тем временем подгонял его больной.
- Возможно в той мере, в которой хотел выразить мысль сам Лев.. – попытался оправдаться доктор
- Мысль ваша? – отрезал больной
- Я ее узнал, - уклончиво ответил доктор
- Вы Лев Семенович Выготский? – вернул ему больной
- Так и есть, - сдавался доктор
- Если вы сами, вот только что и признали, что знали это и до прочтения, что никто кроме вас мысль ту не понимает, что вы - Лев Семенович Выготский и даже и по паспорту, то что вы тогда мне и себе голову морочите? – победоносно заключил Федор Михайлович.
Лев Семенович задумался. Задумался надолго. В его воспаленном сознании стала собираться какая-та картинка. Федор Михайлович рассуждал больно уж логично для шизофреника, аргументировано рассуждал, верно. И на вопросы все отвечал правдоподобно, ведь и в самом деле сейчас 2005 год, и на вид Достоевскому именно 38 лет, и в Новосибирске находятся, следовательно нет оснований полагать, что он по больному лжет. Разве что Берия здесь не вяжется, но ведь и сам он жил во времена Берии, так что и Берия вяжется, единственно, что Новосибирск как человека представил, но с другой-то стороны, все мы люди, все мы человеки, и Новосибирск человек, это ведь тоже совершенно понятно. Чем глубже Лев Семенович погружался в эти мысли, тем сильнее поражался прозорливости Федора Михайловича, его умению проникать в те сущности, которые не доступны остальным, и ведь и это, (и это!) совершенно верно подмечено ведь было, что Достоевский один из непревзойденных психологов, собственно как и он сам, которого никто никогда до конца не понял, даже когда он писал в молодости своей перед революцией семнадцатого года аналитический разбор «Гамлета», - не даром он про эту трагедию вспомнил в самом начале беседы с писателем, - как он мог, как он собственно мог отрешиться от себя, - изливалась горькая правда в его сознание, - как он, он – величайший психолог, мог отречься от себя, что даже этот пациент, пусть и великий писатель, тут же все и раскусил! Раскусил ведь под чистую! И на чем раскусил – на самом простом, на паспорте, на самом очевидном. Лев Семенович едва не рыдал. Все состыковалось. И его связь с текстами «того» Выготского, и непонятность его остальными, их завистью, завистью и только завистью. Как могли они убедить его, что он не тот Лев Семенович, как могли его довести до шизофреничной убежденности, что он ничего не стоит. Здесь, - он еще раз мысленно поблагодарил Достоевского, - без Берии, конечно же, не обошлось. Но каков все же Достоевский! Какая сила в нем! Одна беседа, одна беседа расставила все на свои места! Это великий человек. «Иешуа, - мелькнуло в памяти давешняя мысль, - Иешуа, Пилат поверил тебе», - и по всему телу, по всей душе Льва Семеновича, по всему его изначалью полил свет, погружавший его в первородную религиозную сокральность.
Между тем, великий человек внимательно наблюдал за прозрением Льва Семеновича. Как и полагается искусному психологу, он не стал нарушать своими репликами внутренней борьбы, развернувшейся на его глазах. Он поверил во Льва Семеновича, в его силы самоисцеления. И лишь когда тот улыбнулся и ясным, впервые здоровым и чистым, уверенным взглядом встретился с его глазами, Федор Михайлович произнес:
- С возвращением, Лев Семенович.

Конец​

16 марта 2005 год, Новосибирск, Терешковой 48, к. 205​

 

[vbykov]

Для Белл, писано как и все прочее давно ))) Это лет десять назад:

Теория сновидений Фрейда

Есть люди. Сняться людям сны. Сны большие и длинные, им самим до конца не понятные
А был Фрейд. И была у Фрейда теория. Уже сложно сказать насколько она была до конца ему самому понятная, но была. И даже пыталась эта самая теория эти самые сны объяснять. С этого момента всех наиболее продвинутых, но почему-то все еще этого не знающих отправляю к первоисточнику «Толкование сновидений», прочим интересующимся прознавателям неизведанного предлагается все нижеизложенное.
В конце девятнадцатого столетия сновидения приписывались либо божьему вмешательству, либо все сводилось к беспорядочной остаточной активности нейронов-протонов и прочих химико-физиковатых сущностей. Дедушка психоанализа решил, что все это правдой быть никак не может и, изобрел свое собственное понимание сновидений.
Но прежде чем перейти к собственно описанию механизмов сновидения, позвольте задать простую детскую загадку: на зеленой полянке лежат в одной кучке шарфик, уголь, ведерко, морковка. Что они там делают? Вы, конечно, догадались, что наличие сих разнородных предметов является свидетельством того, что полгода назад на этом самом месте стоял снеговик.
Эта загадка очень хорошо иллюстрирует то, как по Фрейду поступает сновидение, рисуя нам не то что бы очень понятные образы. Исходя из того, что сны – это выражение наших тайных мыслей и желаний, на которые положен запрет сознательной частью нашего Я, Фрейд пришел к мысли, что сновидения – это искаженный дубликат этих самых мыслей. Он полагал, что между сознательной и бессознательной областями нашей психики имеется некий «цензор», который не дает пройти из бессознательного (Оно) в сознание (Я) всему тому, что, так или иначе, противоречит сознательным структурам. Когда мы спим действия «цензуры» ослабляется, но, тем не менее, не исчезает полностью. Цензура уже не способна полностью сдерживать все попытки «вражьих» элементов проникнуть на «святую» землю нашего Эго, единственное, на что ее хватает - исказить опасное, с ее точки зрения, содержание желаний и мыслей до неузнаваемости.
Что было бы, если бы у вас появилось непреодолимое желание того, что бы снеговик растаял? Антигуманная, бесчеловечная, подлая и преступная задумка никак не могла бы найти отклик в вас, как в высоконравственном индивидууме. По крайней мере, признать это за собой, следовательно, допустить, что вы сущность абсолютно аморальная и ущербная, чего сделать никак нельзя. Возможно, что бы доказать это другим и себе, вы даже вступите в движение за защиту африканских снеговиков и займетесь иными чрезвычайно актуальными и никому не нужными подвигами. И вот после плодотворного написания конвенции по правам снеговиков вы довольные собой ложитесь спать. И вам сниться эта самая зеленая полянка, угольки, шарфик, морковка и ведерко. Просыпаетесь на утро. Чешите репу, ничего понять не можете что к чему, забываете и идете опять заниматься своими снеговикастыми делами. Почему приснился этот сон? Потому что существовало желание того, что бы снеговик растаял. Желание пыталось проникнуть в сознание. Ничего у него с этого не вышло, тогда это подлое и коварное существо решается на хитрый шаг – оно посылает себя частями. Ну зачем вам показывать всякие такие ужасности в виде обезображенного, полуразложившегося под солнечными лучами снеговика с отвалившейся морковкой? В сознание посылается отдельные элементы. Положим та же самая отвалившаяся морковка. Цензура смотрит: тэк-с, морковка…красная… в списке запрещенных вещей не числиться – проходи. Следующий, тэк-с… уголь. Ну уголь, да уголь – нехай себе идет. Ведерко, шарфик и зеленая полянка.. все в порядке. Таким образом, в сознание попало все желание целиком. То есть оно исполнилось. В этом, в исполнении желаний, Фрейд видел основную функцию сновидений. То что на утро вы ничего не понимаете, а в последствие и вовсе забываете объясняется тем, что по пробуждению цензура начинает работать на всю катушку и все ночные шалости старается подчистить. Но и это еще не все. Сновидение не всегда абсурдно и нелогично, иногда нам сняться очень даже связанные сюжеты. Почему это происходит? Потому что имеется некая вторичная обработка содержания сновидения. Наше мышление сознательное, оно какое? Оно директивное, то бишь надобно ему, что бы все было правильно, логично, шаг вправо, шаг влево - сумасшедший дом. А вот лежащие вместе на полянке вышеозначенные предметы совершенно нелогичны. И тогда сознание, пусть и дремлющее начинает все эти безобразно наваленные элементы заново структурировать. Так как самое очевидное, в силу своей недопустимости, очевидным быть перестает, начинается создание новой реальности. И вот вы видите идущего зимним днем красного от мороза, но довольного от поедания морковки крестьянина в полушубке из-под которого виднеется полосатый шарфик. Идет он, понятно, тоже не просто так, а топить баню, свидетельством чему - полное ведро угля. Для пущей колоритности поставим около баньки корову, жующую стог почему-то зеленого сена. Хороший такой вот сон получился. И заметьте никакого криминала! Кто обвинит вас в антиснеговицизме? Никто. Ну, понятно, кроме вредного австрийского деда.
Толкование сновидения – обратный процесс его создания. Вредный австрийский дед попросил бы вас разложить ваше сновидение на отдельные элементы. Крестьянин, баня, морковка, корова, ведро, зеленое сено, уголь.… Таким образом, мы снимаем последнее искажение – вторичную переработку содержания сновидения. Вновь пред нами отдельные бессвязные элементы. Что дальше с ними делать? Дальше с ними надо делать свободные ассоциации. Дело это очень простое в плане понимании и сложное в плане реализации. Берем, положим, морковку. И все, что в голову приходит по поводу морковки проговариваем. При чем делать это нужно не просто так, а безо всякой критики, подходит, мол, оное к делу или не подходит. Ну например, морковка – овощ, длинная, член, сахар, водка, снеговик, жаренная картошка, квашенная капуста. Далее, берем, крестьянина – буржуи, Ленин, грязь, хутор, дедушка, тупой. Ведро – вода, пол, снеговик, деньги, колодец, пиво, корова. Корова – молоко, сиськи, рога, зеленая полянка, бык… Зеленое сено – бабы, свежесть, сенокос, коса, лето. Уголь – шахтер, печка, снеговик, паровоз… Баня – машина, чистота, бабы, шашлык, квас, прорубь.. Все? Вроде все. Смотрим теперь, какой элемент наиболее всего повторяется. Ага, снеговик! Хотя есть и бабы, и водка. Но они из другой оперы, хотя возможно и к этой каким-то боком подходят. Но сейчас нас интересует снеговик. А так же лето из «зеленой полянке», а так же наша парадоксальная мания защищать африканских снеговиков. И вот вредный австрийский дед вынуждает вас сказать страшные слова: «Я хочу, что бы снеговик растаял».

 

[vbykov]

Во, еще че нашел. В 2006 году я два зимних месяца тусовался в казахстане, в деревне, там у моих родителей домик, который используется как дача. Но домик, хоть и махонький, с низеньким потолком, но с толстыми стенами, теплый, с печкой, ортодоксально-олдскульный, с 50ых годов стоит. Родители его используют в теплое время, зимой он пустой, заваленный по крышу снегом стоит. В общем в очередную печаль поехал я туда в январский месяц о жизни подумать. Зимой, хорошо, тихо, спокойно, снежок покидать, печку потопить, чай попить пока за окном вьюга - ну красота да и только. Взял с собой еще какой-то древний ноутбук, который Кутузов у Наполеона отжал, а я потом на какой-то распродаже за три копейки купил. Максмум там ворд грузился. Мне собсна больше ничего и не надо было. Интернета в деревне ясно не было никакого, лишь гпрс, который, - ну мне свезло, - ловил всего в одном единственном месте во всем поселке - возле яблони в моем огороде. Шаг влево, шаг вправо - дисконнект. В общем я писал на ноуте тексты (письма да рассказики), сливал их через ИК-порт ноутбука на свою нокию (тогда еще тоже с ИК портом), бежал в минус сорок к яблоне, прининал и отправлял почту, коченел при этом. Утром просыпаешься, выходишь на улочку, покидаешь снежок, тишина в деревне - слышен хруст снега с другой улицы если кто пойдет. Ночью небо черное, звезд мирриады - ни света большого города, ни его же заводы - ничего это контраст черноты небушка и белизны звездушек не нарушает - умиротворение полное. А какой вкусный борщ на печке - никогда такого на плитке у меня не получалось. Вот значит заложишь дров, немножко тока, не сильно и сразу же и угля и топишь печку. Оно и тепло и на плиту идет. И водки бывало под борщ выпьешь, но не злоупотребляешь. Не знаю, не хотелось. Пару стопорей, не больше. А однажды у меня отрубилось электричество.... Собсна история, конечно же приукрашенная, писанная именно тогда, прямо на месте:

Back to the Future

Нет, нет, нет, не говорите мне какая нация самая умная на свете. Не говорите. Потому что если вы скажите, что это русские или немцы или другие некитайцы - я рассмеюсь вам в лицо. Потому что самые умные - это именно китайцы. Они же и самые подлые. Они придумали машину времени, замаскировав ее под кипятильник, и отправили меня в 19 век.
Объясняю принцип действия устройства по переброски в прошлое. Едете в деревню (любую). Заходите в домик (любой). Набираете в стакан воды (любой). Берете китайский кипятильник (любой). Погружаете кипятильник в стакан, вилку втыкаете в разетку (любую). Через несколько секунд механизм приводится в действие - яркая белая вспышка, и в одно мгновение вы транспортируетесь в темный 19 век. Почему темный? Хм, вопрос, конечно, интересный. Я его тоже задавал всегда. Считал, что это метафора малой образованности и дикости нравов. Нет, все оказалась прозаичней. Он именно физически темный. Этот нравственно-физико-лингвистический нюанс я разрешил в минувшую среду, когда, собственно, и произошел знаменательный в своем роде переброс в позапрошлый век. Находиться в девятнадцатом веке мне решительно сразу не понравилось. Я нашел свечку (это такой продолговатой формы дивайс, целиком изготовленный из жирноватого материала, называемый парафином, посреди вставлена нить, при поднесении огня - нить возгорается, парафин плавится, причем надо признать достаточно медленно. В некотором смысле свечка - древний аналог лампочки). "Конечно, китайцам надо отдать должное, но и мы не дураки", - наивно ухмылялся я, преуменьшая хитрость китайцев и преувеличивая собственную смекалку, пока выкручивал пробки в счетчике.
Спустя пару часов я имел следующий результат своей смекалки - счетчик с развороченными проводами, шишку на лбу, удивление от того количества матерных слов, которым я оказывается владею, а так же догорающую свечку. Сплюнул. Ноутбук пискнул умирающим лебедем сдохшей батареи и приказал долго жить. Глянул в телефон. Жизнь в нем еще теплилась. "Прости, друг, но другого выхода нет, кроме как выйти в сеть", - сказал я ему и пошел добивать его к яблоне. Когда пятый человек посоветовал мне проверить пробки, я откровенно говоря начал впадать в истерику. Утро вечера мудреннее - матюкнувшись, пошел спать, надеясь при свете дня разобраться что и как.
Дневной свет возложенных на него надежд не оправдал. Где-то к обеду стою у калитки. Курю (да-да, именно курю). Вижу выходит сосед. Дядя Саша.
- Ты шо такой смурной?
- Да электричество накрылось.
- А пробки проверял?
- Конечно.
- Да..
Дядя Саша посмотрел на столб, на провода, протянутые к моему дому, и еще раз зачем-то сказал: "Да". Хотя что тут "да"? Один сплошной.. ну скажем так печатно "нет".
- Надоть эта.. контрольной лампой проверить. Вон деда Ваня идет, у него вроде было.
Из противоположного дома показалась медвежья фигура деда Вани.
- Иван, у тебя контрольная лампа ж была вроде?
- А шо случилось?
Деду Вани с его голосом можно подрабатывать басовой колонкой на концертах рамштайна. Правда с поправкой на то, что немецкое пение будет с примесью хОхляцкОгО акцента. Говорит дед медленно, с чувством, с растановкой.
- Да вона, электричество пропало, - поясняет дядя Саша.
Дед почесал репу:
- Да вроде где-то была. А пробки смОтрел?
- Смотрел - отвечаю.
- Надо лампу, пойду погляжу
- Да не надо лампу никакую, я все уже посмотрел и без нее, там напряжения даже до пробок нет.
Напротив моего дома стоит колонка, где все набирают воду. К ней подошла с ведрами тетя Рая, голос звонкий, речь бойкая:
- Что мужчины, о чем речь ведете?
- Да электричество у Славки накрылося.
- Пробки надо проверить, - подала свежую идею тетя Рая.
- Да уж проверили, - уже за меня ответил дядя Саша.
- Пойду зО лампОй.
Дед ушел.
- Да тут старье одно, - зажурчала вновь тетя Рая, - провода старые уже все, счетчики старые, все старое, все менять надо. Мы вот, сосед, помнишь тогда как мучились?
- А то, - подтвердил дядя Саша.
- Так ведь вот посмотри, Слава, вишь они как тянуться далеко у нас, а зимой проседает. Проседает, и провода рвуться. И у нас порвалось, так потом натягивали.. может быть и у тебя.. ну-ка дай гляну, - она вытянула шею, - да нет, вроде, не порваны.
- Надо на гусаке посмотреть, - сказал дядя Саша.
Выходит дед:
- Пошли, Славко, глянем.
Мы с дедом зашли в дом. Дед не торопясь, с чувством снял тулуп, шапку, повешал все на вешалку (мне показалось, что она хрустнула) и принялся за дело. Контрольной лампой он истыкал каждый миллиметр моей хибары. Даже кабы не соврать - в полотенце ткнул для надежности. После чего пОстОял, помОлчал и выдал заключение: "Нема свету".
Вернулись на улицу.
- Ну что там? - крикнула тетя Рая
- А шут е-о знат.
Тут вдруг старушка, вся сморщенная и сгорбленная, подошедшая к нам и молча простоявшая с полчаса, пока мы пытались "диагностировать" причину отсутствия света, вдруг ожила и крикливо продребезжала:
- Иликтричиства нету?
- Нету, нету, Егоровна..
- Надо пробки посмотреть (в ее исполнении это было "надя пропьки пасьматрьеть")
- Да уже посмотрели, - хором ответили ей все.
- Посмотрели? - прокричала бабка.
- Посмотрели.
- И шо, иликтричества нету?
- Нет, нету. Помолчи, Егоровна, не до тебя.
Бабка замолчала, но не ушла. Поставила перед собой костыль и оперлась на него.
- Да говорю я, надо на крышу лезть, на гусаке посмотреть, - сказал дядя Саша.
- А что такое гусак? - спросил я.
- Да вон же, - показал на крышу сосед.
- Где?
Дядя Саша посмотрел на меня так, что я почувствовал себя сынушкой-дебилушкой, которому папа показывает море: "Вот это море, сынок", - "Где, папа?"
- Ну вон вишь раскаряка на твоей крыше, к которой провода подцеплены - это гусак.
- Да что там смотреть, - прокричала тетя Рая, - видно, что там все нормально.
- Что же делать, - удрученно проговорил я после этого содержательного и плодотворного разговора
- Да, без электричества-то плохо совсем. Еще и темнеет рано.
- Так вот о том и речь.
Повисла гнетущая тишина. На всех лицах отразилась печать глубокой задумчивости. Этой паузой, улучив момент, воспользовалась бабка, вдруг бухнув:
- А до тридцать четвертого году тут совсем иликтричиства не было.
Все повернулись в ее сторону. А бабка несет свое, дребежит на всю улицу:
- Все свечками, свечками было. Вот так вот брали сало поросенка, молоденького лучше всего, в ведро ложили и на печку сразу. Топить значитсо. Потома в чашку какую, небольшую токма, заливали. Ниток тады тоже не было, холщовку расплетали и вставляли..
- Бабка замолчи.
- И спать рано ложились. А потом с городу приехали и стали столбы ставить. А в ту пору председатель наш, Никита Кузьмич..
- Надо Мишку Лукьяненко звать. Мишка сделает, - оборвал ее дядя Саша
- Да уж, конечно, - заголосила тетя Рая, - Мишка сделает как же.
- А шо?
- Да не шо! Тогда вон Федору Ильичу он сделал.
- Ну загорелся ж у Федора Ильича свет.
- У Федора Ильича загорелся, а у пол-улицы погас.
- А нет, нет, вру, вру, - причитала между тем бабка, - Никита Кузьмич позже был, а вот до него. Кузьма Лукич! Хо-о-о-роший был председатель. Строгий, - подняла она палец вверх, - но хо-о-о-зяйстве-е-енный. Чуть что случись - сразу к Кузьме Лукичу, сразу же! И советом поможет, и попросишь что. Вот тады, помню, корова у меня захворала. Звездочка. Хороша така была, полна, сытна, черна как смоль, а молока давала так на всю семью хватало. А семья у нас большая была. Вот отец мой, мать, я, Сашка старшой.. на фронте погиб.. Марфа.. Васька.. Васька красивый был, кудри у него - вот как у тебя, внучок..
- Бабка, ты б хоть про одно рассказывала.
- А я и рассказываю про одно. Об чем я рассказываю?
- Как столбы стали ставить.
- Да. Ну и вот. Привезли столбы с городу. А Степан мой, он тогда еще жив был...
- Просковья Егоровна, ну что ты брешишь? На кой хрен из города сюда столбы везти? Во истину, в лес с дровами, - воскликнула тетя Рая.
- Да и не в тридцать четвертом свет провели, его и в пятидесятом еще не было, - добил дядя Саша.
Бабка замолчала. Но не так как будто устыдилась, а как будто подвисла, примерно как мой старый ноутбук с процессором в 100МГц, на котором я сейчас печатаю, пытается запустить Word XP.
- А все таки надо Мишку позвать, - вновь заключил дядя Саша. Он обернулся к своему дому и прокричал:
- Витька!
- Что папа? - послышался со двора детский голос
- А ну сгоняй за Мишкой, пущай подойдет.
- Мне некогда, я снеговика леплю!
- А вот я тебя сейчас оглоблей!
Из калитки вылетел Витька и побежал вниз по улице.
Со стороны бабки послышалось скрежетание, как будто винчестер закрутился:
- Нет, в тридцать четвертом свет уже был - произнесла она твердо и уверенно, - потому что Петька жонился в тридцать втором, а в будущий год у них с Марьей Виктор родился. Я тогда помню пришла домой и говорю Степану: "Марья родила", а Степан мне говорит: "А кого?", а я ему говорю: "Мальчишку"...
- Да нет, провода целые, это скорее всего в счетчике. Надо счетчик разбирать.
- Там же пломба.
- Ну то-то и оно, Мишку надо ждать.
Тут, не сказать, что по математической прямой, не сказать, что твердо, но со стремлением стойким и упорством похвальным до нас наконец-то доковылял Нуржан - когда он вышел из своей калитки, а это три дома ниже по улице, - всего этого разговора еще не было. Его как ледокол при сильном шторме, хоть и шатало, но падал он редко. Хотя если таки падал, то подымался долго, но все равно не сдавался, подымался. И пер дальше в нашу сторону. Наконец он здесь. На лице написано: "какие вы все хорошие, а я хорошее всех".
- Коллективный собрания, да? - спросил он, не без тонкой и остроумной иронии.
- Ну типа того.
- Ай жаксы!
- Нуржан, опять нажрался?
- Ия? Жок, Рая, жок, мы только с Мишкой чуть-чуть выпили, да?
- Тааак, ну все понятно, Мишки сегодня не увидим.
- А что слючилось? А?
Дядя Саша сплюнул:
- Не видишь электричества у человека нет?
- Электричество можно видеть когда она есть, а нет как ее увидишь? - справедливо парировал Нуржан. Я посмотрел на него с восхищением.
- Ну так вот его нет.
- Нет?! - изумился Нуржан, - аяй-аяй!
Он посмотрел на меня. В глазах скорбь. Я жду, когда он спросит про пробки. Но Нуржан, в отличие от остальных, мыслил неординарно, нелинейно и я бы даже сказал изящно. Вопрос он поставил иначе:
- А водка есть?
- Водка? - удивился я, - нет, водки нет.
И тут Нуржан наконец нашел решение моей проблемы, которое справедливо следует признать блестящим:
- Ну так пойдем ко мне! у меня есть и электричество, и водка!
Вот скажите мне, только не кривя душой и не беря грех на душу, положив руку на сердце, без предрасудков и снобизма - не прекрасна ли казахская земля достойными сынами своими? И вы поймете с какой болью в груди ответил я:
- Не пью.
- Не пьешь?! - поразился он до глубины души
У меня появилось ощущение дежавю.
- Их, кертык-мертык, сосед, - развернулся и попер обратно, спотыкаясь то о стенку снега с правой стороны дороги, то о стенку с левой.
В бабке вновь затрещал винчестер. На этот раз спасла тетя Рая:
- Егоровна, а ты куда шла-то вообще?
- Ах, - воскликнула старушка, - я жо в магазин шла. За хлебушком. Я жо токма хлебушек и ем, водичкой запиваю, зубов совсем нету.
- Да ты ж неделю назад целую булку покупала?! - "изумилась" тетя Рая, сдерживая смех.
- Съела! - воскликнула старушка, как бы удивляясь самой себе, - опетит хороший!
И она почопала, достаточно бойко причем, мимо нас в сторону магазина.
Прибежал Витька:
- Мишка пьяный спит.
- Да знаем мы уже.
- Ну что, Славка, теперь только ждать когда Мишка проснется, - проговорил дядя Саша, - ты забегай, если что надо будет.
С тем и зашел к себе. Дед скрылся с глаз еще раньше, я даже не заметил как. Тетя Рая тоже повернула к своему дому, кинув на прощанье: "Эх, Славка, что тебе в городе не сиделось, романтики захотел, вот она - романтика деревенская".
Я пошел к себе. Когда начало вечереть сходил в магазин за свечками. На следующий день Мишка не проснулся. Прошли еще сутки. До обеда Мишка спал. После обеда нажрался с Нуржаном. И опять ушел в спячку. Это было вчера.
Я понял один из первых стихов в Библии - и день был как тыща лет. Это было до того как господь изобрел свет. Еще я почувствовал себя Достоевским в Омске после острога. Махонькая избушка, тусклая свечка, бумага, перо.. Хотя вот разве что пера как раз не было. Но и шариковой ручкой, прогрессивным достижением инженерной мысли двадцатого века, надо признать я не сразу вспомнил как пользоваться.
Вчера купил очередную свечку. Причем на последнии деньги. К десяти часам вечера она почти выгорела. Писать при таком свете уже было нельзя. Я просто сидел и смотрел в стакан в котором она догорала. Огонек едва-едва шевелился, делая последние попытки сохранить свое существование. Но в общем-то это было уже бессмысленно с его стороны. Огонек был обречен. Все время пока я смотрел на него, в голове моей вертелась какая-то мысль, которую я никак не мог ухватить. Что это? Последние мгновения последней угасающей свечки? Вопросы жизни и смерти? Одиночества, бессмысленности? Или наоборот, не сдаваться, держаться до последнего, бороться даже тогда, когда это бессмысленно? Все это так, но все как-то мимо, не то хотелось сказать мне при виде этих последних проблесках света, совсем не то! "Что же, что же", - пытался найти я ответ внутри себя.
Огонек в последнее свое мгновение вдруг вспыхнул ярче, поднялся выше.. Свечка погасла. И неожиданно сам для себя я вслух проговорил эту долго витавшую вокруг меня мысль, покуда я наблюдал как догорает моя последняя свеча, купленная на последние деньги. "Когда ж, блядь, Мишка проснется, падла?!"
(прости Господи, за этот единственный мат в сей повести печальной)


Постскриптум.

Сегодня приехал батя и сделал свет. На все про все у него ушло минут 15. Все таки надо было подняться на крышу. Осмотреть гусак. Но ведь не даром в деревню и столбы везли с города. При всем наличествующем тут материале, так сказать.

 

[vi-tal]

vbykov, Не знаю, что внутри(читать не хочеться), но видно наболело у Тебя Славка не слабо! Такие обзатцы писать.... Береги Себя и здоровья Тебе!

 

[vbykov]

Некогда даже популярно в сети было. Я как дрочер последний отслеживал плодящиеся копи-пейсты и ссылки:​

​

Подарок учительнице.​

- А что касается психоаналитического дискурса сказок, то его давно пора забить осиновым колом назад в ту кокаиново-амфетоминовую задницу, которая его породила. Чтобы не поганил наш аленький цветочек.

В. Пелевин «Священная книга оборотня»

​

6 марта Славик сидел на уроке русского языка и делал вид, что пишет упражнение. На самом деле мысли его сосредоточились совсем на другом. Впрочем, не совсем на другом, точнее другой, мысли Славика сосредоточились на учительнице. Если быть еще точнее - на том подарке, который каждый ученик должен преподнести этой самой учительнице уже на следующий день. Проблема состояла в том, что мысль сосредоточивалась только до слова «подарок», а пройдя сквозь него, стремительно рассредоточивалась. Что именно сделать учительнице в качестве подарка? Этот дурацкий вопрос без ответа и мучил Славика. Можно было бы выучить стихотворение и рассказать Вере Петровне на утреннике. Это был бы самый оптимальный вариант, если бы не одно «но» - стихотворения, причем строго оговоренные, рассказывают в строго оговоренном порядке строго оговоренные ученики, в строго оговоренном количестве, а именно 4 мальчика и 2 девочки, назначенные самой Верой Петровной еще за две недели до праздника. Славик бы в любом случае не попал бы в эту шестерку, даже будь он девочкой, потому как, кроме всего прочего, для этого нужно было хорошо учиться. Из прочих вариантов заслуживали внимание лишь несколько идей, которые были хотя бы выполнимы. Дарение цветов отвечали этому условию, но Славик, истинный математик, чувствовал, что оно, условие это, было хоть и необходимым, но явно не достаточным. Посему следовало добавить к этому что-то еще. Но что?! Можно было бы сделать красивую открытку, внутри которой нарисовать улыбающуюся Веру Петровну и подписать: «Любимой учительнице, Вере Петровне от ученика 5Б класса Козлова С. в международный женский день 8 марта». Способностей к рисованию, как впрочем, и прочих способностей у Славика не было, однако Славик не сбрасывал эту идею со счетов, оставив ее на крайний случай. Можно попросить сделать маму торт, судя по размерам Веры Петровны - она не прочь отведать за чашечкой чая кусочек…
- Интересно, ей кто-нибудь когда-нибудь делал куннилингус?
Славик так был погружен в свои мысли, что даже растерялся. Он посмотрел на Юрика. Юрик был двоечником, и второй день сидел за одной партой со Славиком.
- Что? – переспросил Славик.
- Прикинь этой жирной суке сделать куннилингус, - тихо, а потому особенно мерзко, захихикал Юрик
Славик недоуменно помолчал, потом прошептал:
- И что?
- Ну ты бы смог сделать ей куннилингус?
Славик призадумался:
- А разве это так сложно?
- Ну сделай, если не сложно, - силясь не расхохотаться, кинул Юрик
- Ну и сделаю, - обиженно буркнул Славик.
- Хахаха, спорим, что не сделаешь?
Это было уже слишком. Это был вызов.
- Вот увидишь - сделаю!
- Успокоились и замолчали! – завизжала Вера Петровна
Славик опять уткнулся в тетрадь. Юрик подтолкнул его на мысль. Коль скоро куннилингус сделать сложно значит никто и не будет его делать. Следовательно, если он таки сделает Вере Петровне куннилингус, он выгодно отличится от всех остальных в классе с их одинаковыми открытками, тортиками и прочими банальными мелочами. Славик смутно догадывался, что сложность сделать его именно Вере Петровне в конечном итоге сводится к тому, что она - учительница, здесь ошибиться нельзя, это очень ответственно и легко можно попасть впросак. Потому нужно сделать не просто куннилингус, а самый лучший куннилингус, безупречный и правильный. Это было действительно сложно, учитывая, что до этого Славик вообще не делал никогда куннилингусов. Даже самых плохеньких. Он даже начал сомневаться правильно ли поступил, что поспорил с Юриком. Однако сомнения Славик тут же отбросил. Он во что бы то ни стало, сделает Вере Петровне куннилингус, чего бы ему это ни стоило!
Славик думал об этом все оставшиеся уроки. Никогда его еще не видели таким задумчивым. В общем-то, Славик был полон уверенности, что он сможет это сделать. Проблема заключалась лишь в том, что бы выяснить, как именно делается куннилингус. Он решил спросить об этом Стёпу - самого умного в их классе:
- Стёпа, ты когда-нибудь пробовал делать куннилингус?
- Вообще-то не пробовал, - ответил неуверенно Стёпа.
Эта неуверенность в степином голосе насторожила Славика. Он упрекнул себя за такую неосторожность. Ведь теперь Стёпа тоже может ухватиться за эту мысль. Вполне понятно, что он не станет плодить конкурентов, рассказывая им все подробности того как делается куннилингус. Спрашивать нужно лиц незаинтересованных.
После уроков Славик поплелся домой. Зашел в свой двор. На лавочке сидели пьяные старшеклассники. Один из них громко ругался. Славик узнал в нем Вову со второго подъезда. Вова иногда катал его на велосипеде. Теперь Вова орал:
- Ах, она сука, тварь такая. Да я ради нее все делал, все бабки на нее спускал! Кинула, убью, крысу! Вот что мне с ней делать, пацаны, что мне теперь ей суке сделать?!!!!
Пацаны молчали. Вова тоже замолк и отпил с горла. Славик, остановившись рядом и слушая все это, неожиданно сам для себя сказал:
- Может быть, тебе сделать ей на 8 марта куннилингус?
Все уставились на пятиклассника. Воцарилось гнетущее молчание.
- Куннилингус?.. – криво глядя на Славика, промычал наконец Вова, - куннилингус? Ей?! После всего этого?! Да.. я ей сделаю куннилингус, - и, набирая обороты, - я ей суке сделаю куннилингус! Лобзиком, наждачкой и выжигателем! Такой куннилингус ей сделаю, что она на всю жизнь запомнит!
Славик поспешно зашел в подъезд. Конечно, Вова был явно не в себе и дальше его лучше было не расспрашивать, но, по крайней мере, Славик узнал, чем ему нужно делать подарок Вере Петровне.
Дома никого не было. Наспех перекусив, Славик полез в кладовку. Достал из нее и лобзик, и выжигатель, а так же несколько деревяшек, фанеру, пару нулевых наждачек и линейку. Перетащил это все в свою комнату и разложил на столе. После чего взял оба инструмента для изготовления куннилингуса в руки и завис над столом. Что делать дальше он не знал. У него не было ни малейшего понятия как должен выглядеть этот злосчастный куннилингус. Впрочем, была еще одна надежда выяснить это. Славик достал с полки обе книжки – одну по выжиганию, другую по поделкам из дерева. Два часа он изучал каждую картинку. Были деревянные уточки, скворечники, всевозможные черные узоры на гладкой фанере, был один кораблик, в общем в книжках содержалось множество картинок, но ни одна из них не была подписана словом «Куннилингус». У Славика опустились руки. Он безвольно сел на кровать. И в это время с института пришла старшая сестра. Славик решительно пошел вслед за ней на кухню. Она-то за свою жизнь, уж точно, сделала хотя бы один куннилингус. Да наверняка больше. Зазря что ли ее любят все преподаватели и подруги.
- Настя, ты знаешь как сделать куннилингус?
Настя застыла с заварником в руках и удивленно посмотрела на братика:
- Славик, зачем тебе это?
- Скажи. Мне очень, очень надо, - жертвенным голосом взмолил Славик.
- Не думаю, что я могу тебе в этом помочь, - попыталась спрыгнуть с темы Настя.
Но Славик хоть был и младше ее на 8 лет, но малым вырос не по годам смышленым - ход сестрицыных мыслей стал понятен ему сразу же. Естественно, она все знала, это было видно по ее лицу. К тому же она заметно нервничала. Просто не хотела выдавать секрет изготовления куннилингуса. Старшие дети никогда не говорят младшим как они добились тех или иных умений. Оно и понятно – им до всего приходилось доходить самим, путем долгих тренировок, многочисленных проб и ошибок. Они очень ревностно относятся к этому, чтобы так просто рассказать это младшим, которым вечно достается все уже готовеньким. Славик понимал это. А потому он заявил:
- Ну тогда я спрошу у кого-нибудь другого.. У Вовы например. А потом буду делать куннилингус всем подряд. Все будут приходить только ко мне и просить, чтобы именно я сделал им куннилингус!
Славик не просчитался. Попал в самую точку. Сестра заметно забеспокоилась. Она села на стул и, поставив локоть на стол, уперла лоб в ладонь: «Так…». Славик сел рядом и молча выжидал. Он рос отличным стратегом. Через несколько секунд Настя посмотрела на брата:
- Слав, для начала это..это не делается всем подряд, это ясно?
- По честному я хочу сделать это только одному человеку, - тут же заверил ее Славик.
- Одному?.. – Настя запнулась в нерешительности. Но было видно, что это ее успокоило. Одному – не всем, первенство своего она не потеряет. В том, что она его имела теперь у Славика не оставалось ни малейшего сомнения.
- Ну, - продолжила осторожно Настя, взвешивая каждое слово, - ты хотя бы знаешь..ээ.. как бы это сказать.. ну, например.. скажем.. чем он делается?
Славик видел всю ее насквозь и в душе ухмылялся этой ее осторожности. Он ответил столь же неопределенно:
- Я же тебе сказал – я не знаю как. А чем, - он кинул на сестру многозначительный взгляд, - чем я знаю.
- Так.. ну ладно.. уже легче.. Только обещай, что не будешь никому рассказывать?
Уж на это-то сестрица может рассчитывать в полной мере. Он уже понял, что такими знаниями не раскидываются.
- Обещаю.
Сестра сделала глубокий вдох, в следующее мгновение выдох и вошла в странное состояние настороженной непринужденности.
- Видишь ли, - начала она, - здесь нет единых правил. Самое главная ошибка всех начинающих, что они полагают, что..хм.. что чем сильнее натираешь..ээ..
- Палочку? – подсказал Славик
- Палочку? – переспросила Настя, - хм.. ну да.. да, палочку.. тем куннилингус получается лучше. Но это не так. Если хочешь сделать настоящий куннилингус оставь эту… прости господи… палочку на потом. На самый конец…
- Ага, - раскрыв рот, слушал Славик старшую сестру
- … Сначала нужно аккуратно - не надо резких движений, все испортишь - пройтись вокруг… можно начинать осторожно ээ.. раскрывать..ээ щелочку..
- Как это?
- Ну раскрыть щелочку, просверлить дырочку, начнешь делать поймешь… можно даже пальцем помочь, если не получается.
- Ага.. – понимающе кивнул Славик.
- Только делать это нужно очень аккуратно. А то некоторые это проделывают так как будто из бревна топором лодку выстругивают. С отдельными бревнами может так и стоит поступать, но вообще-то за такой куннилингус убивать надо.
Слава запомнил это важное замечание. Дело было явно рискованным.
- Ну а как он хоть выглядит-то вообще?
- Ну я же тебе рассказываю. Выглядеть он может по разному, потому…ээ.. побольше фантазии, - постепенно расходилась Настя, - это не должно быть просто набором каких-то фиксированных штампов, они здесь как раз и не приветствуются. Это сродни искусству. Не бойся экспериментировать. Доверься своему воображению. Тебе самому должно это нравиться.
- Ну а что самое главное-то?
- Самое главное – делать это с любовью. Если будешь следовать этому правилу, мелкие огрехи никто не заметит. А крупных…лучше все же не делать.
- Понятно.
- Ну в общих чертах.. это все…
Слава поблагодарил сестру за дельные советы и отправился в свою комнату. В целом, в общих чертах, Славик уловил основную идею куннилингуса. Куннилингусом называли нечто вроде работы на свободную тему. Как и любая свободная тема свободна она с известными ограничениями и наилучший результат, как не крути, все же приходит с опытом. Это было, конечно, не самое приятное открытие, но все же его успокаивали последние слова сестры о любви и мелких огрехах. Никто, даже Вера Петровна, не будет требовать от него куннилингуса высшего пилотажа, как никто не ждет даже в лучших школьных сочинениях настоящих литературных шедевров. Уже закрывая за собой дверь, он услышал тихий голос сестры, явно обращенный самой себе: «все нормально, все нормально, я и сама ведь первый раз в таком же возрасте… это лучше, чем если бы…»
Он закрыл за собой дверь. Подошел к столу, где были разложены инструменты и материал. Славик взял в правую руку наждачную бумагу, осмотрел стол, приподнял левой рукой небольшого размера палочку, повертел ее между пальцев и отложил подальше. Вместо нее он взял фанерный лист средних размеров, сел на пол и принялся натирать его наждачкой. Он старался особо не налегать. Аккуратно и терпеливо он зачистил сперва одну сторону, затем другую. Постепенно он снял с поверхности фанеры все шероховатости, она стала гладкой как зеркало. Славик был доволен проделанной работой. На другом листе фанеры он сделал два распила лобзиком, затем опять взял наждачку и зачистил их изнутри. Дальше он на два раза свернул наждачку и скрутил ее в трубочку. Внутрь, для упругости, он поместил небольшой металлический стержень, замотал верхний конец наждачки изолентой и полученным инструментом принялся вытирать отверстие посреди фанеры. Он был похож на первобытного человека добывающего огонь. Дело двигалось крайне медленно. Он то и дело, как советовала сестра, убирал наждак и пытался простучать углубление пальцем. Впрочем, особого эффекта это не давало, и он вновь брался за стержень, обернутый наждаком и продолжал терпеливо вкручивать его в центр фанерного листа. Занятие это было крайне утомительное. Теперь он понимал, что делать куннилингус - действительно сложно. Вдвойне сложнее то, что он делал его Вере Петровне, этой толстой дуре. Столько трудов, и кому?! Юрик знал, что говорил. Теперь и Славик осознал это в полной мере. Но отступать было уже поздно.
До поздней ночи он возился со своим куннилингусом. За это время он смастерил что-то наподобие ни то парусника с мачтой посередине, ни то макета тетради, с торчащей в нем ручкой, понять было сложно, описать словами тем более. Но одно можно сказать точно – получилось нечто действительно красивое. Последнее, что сделал Славик была надпись упорно и настойчиво выведенная выжигателем на боковой стороне композиции: «Куннилингус». Чуть ниже: «С праздником 8 марта». Выводить «Вера Петровна» не было уже никаких сил, точнее силы еще оставались, но лишь на то, что бы закрепить авторство. Третьей строчкой маленькими буковками он скурпулезно вывел: «Козлов С.»
На следующее утро, 7 марта, Славик очень аккуратно завернул в бумажный пакет куннилингус и положил его в рюкзак. С бьющимся от волнения сердцем он, вместе с родителями, отправился в школу на утренник, посвященный международному женскому дню.
В классе собралась куча народу. Взрослые и дети едва расселись по местам. Кто-то сидел на подоконнике, кто-то стоял вдоль стенки. Несколько ребятишек сидели на корточках. На своем королевском месте, за столом, слева от доски водрузилась сама Вера Петровна. Все утихли и началось торжество.
Первыми по программе выступили шестеро счастливчиков со стихотворениями. Каждому из них долго и натянуто хлопали. Даже Маше, которая запнулась на третьей строчке первого четверостишия. Затем последовала сценка, над которой все, кроме Веры Петровны, громко смеялись, следом за первой последовала сценка вторая над которой смеялась только Вера Петровна. Пришла пора всевозможным конкурсам, и, наконец, в завершении, ученики дружным строем потянулись со своими подарками к учительнице. Каждый подходивший говорил заранее заготовленную фразу: «Вера Петровна, вы самая лучшая, добрая и справедливая учительница, я хочу подарить вам открытку, которую сделал сам». Открытка показывалась всему классу. «Вера Петровна, вы не просто учительница, вы настоящая женщина и мы с мамой по-женски поздравляем вас вот этим тортом». Торт так же демонстрировался публике. Очень скоро на столе Веры Петровны образовалась целая стопка открыток и несколько коробок с тортами.
Славик шел самым последним, держа в руке сверток. Он остановился перед Верой Петровной. Вера Петровна смотрела на него испытывающе-любящим взглядом, от которого у Славика едва не подкосились ноги. Он молчал. Все ждали. «Слава, - услышал он где-то вдалеке голос мамы, - ну что же ты давай». Взгляд Веры Петровны становился уже напряженно-испытывающе-любящим. Славик поспешно развернул сверток и протянул его Вере Петровне.
- Ну что же ты, Козлов, покажи всем, что ты сделал, - противно улыбнулась Вера Петровна.
Славик вытянул руки с подарком над головой.
- Очень хорошо, - не спеша проговорила Вера Петровна, - хм.. и что же это за такая, с позволения сказать, поделка означает, можно полюбопытствовать?
- Это куннилингус, - дрожащим от волнения голосом сказал Славик, и поспешно добавил, - этот куннилингус я сделал вам, Вера Петровна. Поздравляю с 8 марта.
Выражение лица Веры Петровны не изменилось. Есть такая детская игра. Называется «Море волнуется»: «море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три, морская фигура замри». Эффект был приблизительно такой же. Все замерли в тех позах, в которых находились за мгновение до этого. Первым своим хохотом нарушил всеобщий паралич Юрик. Он вызвал цепную реакцию. В следующую секунду класс взорвался всеобщим термоядерным гоготом. Вера Петровна, все с тем же выражением лица сквозь зубы прошипела: «вон».
Славик, сжимая куннилингус в руках, пулей вылетел из класса, скатился вниз по лестнице и выбежал на улицу, обогнул школу и сел на заднем дворе прислонившись к стенке. Весь красный от стыда он плакал так сильно, что не хватало сил даже на то, что бы реветь со звуком. Со стороны можно было подумать, что у мальчика случился приступ эпилепсии.
Вся случившаяся несколько минут назад трагедия стояла перед его глазами картинкой со всеми безжалостно прорисованными деталями. Славик ожидал всякого, но только не такого. Его душила обида. Он силился понять как же так получилось. Ведь он столько сил отдал, делая этот куннилингус, он представлял как все восхитятся им, как Вера Петровна пустит слезу умиления и он станет самым любимым учеником в классе… Так Славик просидел какое-то время. Как вдруг он почувствовал что до него кто-то дотронулся. Он поднял голову. Сквозь слезы бедный мальчик не сразу узнал кто это был. «Не плачь», - услышал он знакомый голос. Славик протер глаза. Перед ним стояла одноклассница Верочка. «Не плачь», - повторила она и подняла валяющийся в тающем снегу рядом со Славиком подарок учительнице.
- «Куннилингус», - прочла она, - а ты знаешь, Козлов… Слава, мне он нравится. Правда.
Славик посмотрел на нее, но ничего не ответил.
- Очень красиво. Ты сам его сделал?
- Сам, - буркнул Славик
- Не обращай внимание на этих дураков, - сказала Верочка.
- Тебе легко говорить, ты не знаешь как это… - начал было Славик.
- Знаю, - перебила его Верочка.
- Ты тоже делала кому-то куннилингус?! – выпучил глаза Славик.
- Нет, не куннилингус. Я сделала минет нашему физруку на 23 февраля, - пояснила Верочка.
- Правда? – уже почти без всхлипов переспросил Славик. Сам он этого не знал, потому как болел тогда гриппом и две недели в школу не ходил.
- Да. Хочешь посмотреть? - кокетливо подмигнула ему Верочка, - Он у меня с собой.
- Ну можно, - осторожно согласился Славик.

 

[vbykov]

Верочка нырнула в свой рюкзак и достала из него маленькую сумочку, из которой, в свою очередь, извлекла свой минет. Минет представлял собой кусок обработанной материи белого цвета - нечто среднее между косынкой и платком. По всей его поверхности красовались вперемешку вышитые красными нитками сердечки и звездочки. По бокам, образуя ни то купол, ни то просто треугольник скрещивались две шпаги. Внизу крупными буквами, составленными из цветочков было по девчоночьи через чур, как показалось Славику, сентиментально вышито слово «Минет», а внизу розовой ниткой мелко выстрочено на машинке «Коновалова В.».
Славик держа верин минет в руках, сказал:
- Да, очень красиво. И что же произошло? – ответ на этот вопрос действительно интересовал его.
- Да.. При всем классе вывел за ухо из спортзала и велел прийти с родителями. Такая вот история.
Славик еще раз посмотрел на платок. Он ему и впрямь понравился. Вера эта заметила.
- Хочешь я подарю тебе его?
- Но ты ведь не мне его делала.
- А ты представь, что тебе. Я очень хотела бы сделать тебе минет. Ты хороший.
- Спасибо, - проговорил Славик. – знаешь что. Если ты сделала этот минет мне, то тогда этот куннилингус я сделал тебе.
- Правда?! – заблестели глаза у Верочки.
- Да. Теперь он твой.
Верочка кинулась к нему на шею и поцеловала в щеку.
- Фу, - отпрял от нее Славик, - вот еще.. если я тебе сделал куннилингус, а ты мне минет – это еще не значит, что я хочу с тобой целоваться. Это уже слишком.
- Хорошо, - засмеялась Верочка, - тогда давай просто дружить!
- Ну давай, - согласился Славик.
С тех пор они дружили. Ходили вместе в столовую, иногда даже держались за руки. Славик сделал своей подруге еще несколько куннилингусов. Она же старательно и с любовью творила ему минет. Иногда они делали это вместе, либо у Верочки дома, либо у Славика. Со временем у них получалось все лучше и лучше. Они даже стали делать «два в одном». Славик выпиливал лобзиком куннилингус, а Верочка старательно обшивала его минетом. Это были настоящие шедевры.
Здесь бы самое время поставить точку и написать «счастливый конец», но, увы, так бывает лишь в добрых в сказках, но не в жизни, с ее жестоким и безжалостным реализмом. Кто-то, скорее всего Юрик, а может быть кто другой – теперь этого не выяснить никогда, дали другую интерпретацию минета и куннилингуса. Правда оказалась столь безобразно чудовищной, столь отвратительной и мерзкой, что юные детские души Славика и Верочки разбились как хрусталь о холодный бетон. Принять эту правду было выше их сил. В одно мгновение весь мир разлетелся для них на мелкие кусочки. И они сделали это. Последний прощальный единый минет и куннилингус. Он поражал своим великолепием и красотой. Внизу Славик выдолбил всего две буквы «МК». После чего они поднялись на крышу высокого дома и, сжав свои ближайшие руки в ладонях друг друга, а вторыми руками держа вдвоем, словно олимпийский кубок, минето-куннилингус, шагнули вниз с шестнадцатого этажа.

Конец.​

Мораль – Прежде чем включить новую стиральную машинку внимательно изучайте инструкцию!
Мораль 2 (стандартная) – и не пишите вы дурных рассказиков со всякими моралями в конце, только курам на смех.
Мораль 3 (дополнительная) - … и эпиграфами в начале тоже.

2 декабря 2004г., Новосибирск, Шлюз.​

В разбитой ремонтом колиной квартире.​

зы​

убил их потому как в ту пору три моих немногочисленных читателя требовали по концовки любого рассказа смерти всем героям.​

 

[Ведьмочка]

vbykov,ахаха ,да у вас талант

 

[Leppestift]

/Вероника решает умереть/

Блиннн представляешь, по этому сюжету даже фильм америкосы или кто-то из европы, сняли - недавно смотрела отрывок, точь в точь!

 

[vbykov]

по этому сюжету даже фильм америкосы или кто-то из европы, сняли - недавно смотрела отрывок, точь в точь!

Но не то чтобы совсем уж недавно, но я понял про что ты. Не, я тоже начал, но не осилил и первых пяти минут

 

[vbykov]

Десять лет было без посвящения. И тут наконец повод появился. Переселению Сладости в кладбищенский район Украины посвящается:

Страшная сказка​

Однажды, это было очень давно, жил в одном маленьком селе маленький мальчик. Папы и мамы у него не было, дедушку задрал медведь, а бабушка утонула в проруби. Так и жил он один одинешенек в большом доме. Летом ходил по лесу, собирал грибы и ягоды, ловил в речке рыбу. Осенью, когда стало холодно, маленький мальчик все реже и реже выходил из своего дома. И вот, как-то ночью, когда голые деревья страшно потрескивали, маленького мальчика разбудил странный звук, голос. Это было пение. Где-то там. За домом. На улице. В лесной чаще. Мальчик не мог разобрать слова, он едва улавливал само пение. Он вышел на крыльцо. Светила полная луна. Кругом ни души, лишь ветер заставлял мрачно кряхтеть деревянные палки леса. Мальчик вернулся в дом, накинул на плечи легкий тулупчик и вышел за калитку. Его дом стоял особняком ото всей деревни, около самого леса. Мальчик двинулся вперед, туда, откуда слышалось пение. Ему было очень страшно, ведь неизвестно, что ждет его там. Он шел по узенькой тропинке к полянке. Ему всегда казалось, что она близко от дома, но он прошел уже целый час, но та все никак не являлась его взору. Никакого пения не было слышно, мальчик замерз и решил вернуться к себе домой. Вдруг послышался хруст сломавшейся ветки. Он приостановился, огляделся. Тишина. Осторожно ступая, мальчик попятился назад. Луна зашла за тучи. Лес накрыла тьма. Мальчик торопливо шел, почти бежал по невидимой тропинки. Ему было очень страшно. Он давно должен был выйти к дому, но лес не кончался. Напротив, деревья становились все выше, тропинка все уже. Колючие ветки кустов царапали ему руки. Мальчик понял, что заблудился. Он остановился. Постоял немного, сел около старого дуба и заплакал. И тут он вновь услышал пение. Пела девушка. Мальчик быстро вскочил на ноги и побежал навстречу голосу. Он бежал и бежал, его обувка вся разорвалась, изрезанные ноги умаляли остановиться, но мальчик продолжал бежать. Наконец, он выбрался на опушку леса. Но он не обнаружил там никакой девушки. Он вышел в центр опушки и вдруг, в самой дальнем ее конце он заметил черный силуэт. «Эй…», - позвал мальчик. Трупным голосом незнакомец ответил: «Иди сюда, малчык, я тебе конфетку дам». Мальчик очень давно не ел конфет и безвольно шагнул навстречу незнакомцу. Он подошел поближе. Человек был одет во все черное. Но не было видно рук из-под рукавов и нельзя было различить лица сокрытого под черным капюшоном. Мальчик остановился в нескольких метрах от странного человека и спросил настороженно: «А какие у вас конфеты?». «Ириски, малчык», - тухло, еле слышно прошептал человек в черном, - «подойди, возьми в моем кармане..». Мальчик, не хотя, приблизился вплотную к нему. Его нос уловил могильный смрад. «Возьми, возьми в кармане ириску», - подгонял незнакомец. Мальчик пытался разглядеть его лицо, но тот склонил низко голову. Мальчик запустил руку в карман к незнакомцу, нащупал там конфету и быстро вытащил руку обратно, тут же отступив на пару шагов. «Скушай ее», - глухо скомандовал черный человек. Мальчик развернул обертку, вытащил ириску и направил ее в рот. Ириска оказалась самой вкусной конфетой из всех, что ему доводилось пробовать. Она тут же растаяла под его языком. Мальчик сглотнул слюну. Незнакомец неприятно усмехнулся: «Хочешь еще? Пойдем со мной. У меня дома много-много ирисок». «А Красная Шапочка есть?», - порядком посмелев, осведомился мальчик. «Есть, есть, и Красная Шапочка, и Три Медведя», - проговорил незнакомец заговорщицким голосом, обернулся и начал удаляться вглубь леса. Мальчик послушно побрел вслед за ним. Шли они, шли, пока не вышли к заброшенному кладбищу. «Пришли», - тихо молвил человек в черном. «Вы здесь живете?», - испуганно спросил мальчик. «Да, малчык, я здесь живу», - черный человек особенно зловеще произнес слово «живу». «А где же конфеты?». Черный человек резко снял черный капюшон и предстал перед мальчиком. Голова его была полусгнившая. Несколько мертвых волос торчали безобразно на пробитом черепе, красные, волчьи глаза испепеляли мальчика: «я тебя обманул, нет у меня больше конфет», - мерзко захихикало чудовище. Мальчик очень расстроился: «ну и зачем же вы меня тогда сюда привели, дяденька?». Красные глаза сделались кровавыми, изо рта незнакомца валились черви: «Ты съел конфетку, теперь моя очередь». Мальчик попятился назад: «Но у меня нет конфет». «Ты - моя конфетка», - прорычал незнакомец и потянулся к мальчику, «иди сюда». Мальчик отпрянул в сторону и мертвое существо оступилось и упало глазом на безобразно торчащий из-под земли корень. Незнакомец взвыл нечеловеческим воем. Мальчику стало вдруг его очень жаль, ведь он был очень добрый. Он подошел к рыдающему чудовищу и начал его успокаивать: «Чудовище, не плач». А чудовище и воет в ответ: «Ну, как же мне не плакать, глаз продырявил, больно же как никак». А маленький мальчик и приговаривает, поглаживая незнакомца по голове, временами задевая полусгнившие мозги: «ну хочешь, хочешь – съешь меня, ведь это все из-за меня так вышло». Незнакомец уже не ревел, а лишь временами всхлипывал: «Ну ладно, съем уж тебя». А маленький мальчик и говорит: «Но перед тем как ты меня съешь, скажи, кто это пел в лесу очень красиво и невнятно?». «Лайма Вайкуле, наверное», - произнес черный человек и съел мальчика.

А вообще это все неправда, конечно. На самом деле, Лайма Вайкуле не будет петь в лесу. Ну, может и поет, когда по грибы ходит. Но осенью ведь грибы уже не растут. Значит это не Лайма Вайкуле была. Кто-то другой. Впрочем, и черный человек этот тоже какой-то нереальный. Можно конечно попытаться съесть мальчика, но он же всяко в желудок, даже мертвый, не поместится. Короче, обманул я вас.

19 сентября 2003г., Новосибирск, Академгородок, общежитие 5, к.505м​

 

[vbykov]

Юро, ты вот полностью все процитировал, чтобы я не дай бог не стер, чтоли?

 

[Карась]

Юро, ты вот полностью все процитировал, чтобы я не дай бог не стер, чтоли?

Извини, я случайно.

 

[Карась]

Луна зашла за тучи. Лес накрыла тьма. Мальчик торопливо шёл, почти бежал по невидимой тропинке.. Молодец.

 

[Карась]

У меня просто была история, отдыхал у бабушки летом и потерялся в лесу.. и даже встретил дядьку, который там жил.. Бедная бабушка, она потом мне долго вспоминала..

 

[vbykov]

Ну судя по тому, что ты жив здоров твоя история закончилась тем, что ты съел дядьку )

 

[Карась]

Да тот дядька мне дорогу показал. Хотя я испугался не слабо помню.